Олег Рой - Вдали от рая

Тем более что на внучку неприязнь к зятю не распространялась. Веру баба Тося любила, и та платила ей той же монетой. Девочке очень нравилось бывать у бабушки. Ей приятен был бревенчатый деревенский дом, люб аромат трав, которые бабушка развешивала под потолком; мил вкус крутых, с яичными беловатыми разводами, щей; притягательна загадочность обитого медью сундука, в котором ей разрешалось копаться сколько хочешь и брать на память понравившиеся лоскутки или чудесные старинные вещи, вроде круглого зеркальца с деревянной ручкой или пожелтевших от времени носовых платочков с обвязанными крючком краями… Девочка любила доброе морщинистое лицо бабушки и ее руки – заскорузлые, крупные, но такие ласковые… И ее тихий проникновенный голос, который она не повышала даже тогда, когда Вера шалила. Впрочем, Верины шалости никогда не переходили определенной границы: ей не хотелось огорчать бабушку, которая была так счастлива, когда внученька к ней приезжала.

«Ласточка моя, касаточка, – слышала она иногда в полусне бабушкин шепот. – Красавушка моя ненаглядная, Веронька. Глазоньки-то зелененькие, волосики-то шелковенькие. А с годами-то еще лучше станешь… Муж-то от счастья себя не вспомнит, на руках тебя будет носить…»

В деревне все было совсем не так, как в городе, – и жизнь другая, и люди другие. Девочки, с которыми дружила здесь Вера, сильно отличались от ее одноклассниц и приятельниц по ленинградскому двору – вроде и ровесницы, а кажутся как-то старше, и ведут себя и рассуждают почти как взрослые, и разговаривают совсем о другом. Однажды Вера услышала, как подружка с презрением отозвалась о соседке: «Старая дева!» Вера не поняла смысла, спросила, что это значит, и девочка снисходительно объяснила, что так называют женщину, не вышедшую замуж. «Значит, не выйти замуж – очень плохо и стыдно», – решила для себя Верочка. И когда бабушка в очередной раз заговорила, укладывая ее спать, о будущем женихе, спросила взволнованно:

– Баба, а вдруг у меня не будет никакого мужа? Вдруг я не выйду замуж и стану старой девой? Как же я тогда?..

Бабушка Тося тихо засмеялась. Смех у нее был особенный, какой-то ласковый, молодой и совсем не обидный.

– Не тревожься, Верочка. Будет у тебя суженый, непременно будет. И не абы какой, а самый лучший, самый хороший-распригожий. Я тебе обещаю… Только ты будь хорошей, доброй девочкой – и все у тебя сладится.

Вера тогда уснула успокоенной. С тех пор перспектива стать старой девой больше ее не тревожила.

На фоне переезда баба Тося вместе с мамой отошла в область преданий. Словно обе женщины одновременно перестали существовать. Отец никогда не упоминал о бабушке, а Вера сначала все не решалась спрашивать его о ней, а потом решила, что это уже и ни к чему – наверняка старушки нет в живых. И лишь четыре года назад она получила казенную открытку, в которой скупо сообщалось о смерти бабы Тоси. Оказывается, она жила совсем рядом, в подмосковной деревне, и умерла всего лишь в прошлом месяце! Открытка шла долго из-за особенностей российской почты, успеть на похороны не удалось… Однако Вера все же, пусть с запозданием, отправилась в ту деревню, отыскала кладбище и навестила одинокую могилку, на которой обнаружились криво сколоченный деревянный крест и большая фотография, спрятанная от дождей чьей-то заботливой рукой в офисную пластиковую папку. На фото баба Тося выглядела точно такой же, какой запомнила ее внучка: то ли с годами совсем не изменилась, то ли фотографию старую взяли…

«Бабушка, – обратилась к этому незабытому лицу Вера, – как видишь, я теперь взрослая. Со мной все в порядке. Напрасно ты ругала папу: мама меня бросила, а он – вырастил, дал мне все, что мог. Я красивая, как ты и предвещала. Только вот мужа, который бы на руках носил, у меня нет. Ни мужа, ни детей. А мне уже под тридцать…»

И горько усмехнулась:

«А ведь ты мне обещала хорошего жениха, помнишь, бабушка? Что ж ты не исполняешь своих обещаний?»

И тотчас, резко повернувшись на каблуках, пошла по аллее прочь. Не потому, что это глупо – ожидать ответа от фотографии на могиле. Скорее наоборот: на какую-то безумную секунду померещилось, что этот ответ она сейчас получит. И он ей не понравится. Она ведь тоже обещала бабушке, что будет хорошей и доброй девочкой. Так что если кто и не сдерживает своих обещаний, то это она – Вера.

Бабушка часто цитировала Библию. Что она процитировала бы в данном случае? «Ворожеи не оставляй в живых»?

Вера торопливо уходила по кладбищенской дорожке. Впервые в жизни у нее возникло чувство, что бабушка на нее сердится…

Арина была не первой женщиной в жизни Волковского: трудно было бы студенту-медику до таких лет сохранить целомудрие. Но такую женщину он изведал впервые. Ее горячая страсть так же сильно отличалась от ласк бывших подруг, как отличается только что выпеченный, с поджаристой корочкой, душистый деревенский ржаной хлеб от черствой и заплесневелой городской булки. В любви Арина была неутомима и, как ни странно, очень красива. В минуты близости ее обычно невзрачное лицо удивительно преображалось, а уж тело… О таком женском теле – ловком, гладком, тугом, с полной, но крепкой грудью, теле юной девственницы, грезит каждый мужчина. Дмитрию оставалось только недоумевать, как женщине, по деревенским меркам уже почти пожилой, удалось сохранить такое тело. Ведь Арина, как поговаривают в деревне, дважды рожала… Болтали также, что дети ее – мальчик и девочка, живущие на выселках у какой-то старухи, – были прижиты не от мужа. А муж, как шептались кумушки, был никчемный, запойный пьяница, и Арина своими руками спровадила его на тот свет, напоив каким-то отваром.

Впрочем, эти слухи дошли до Волковского позднее. Поначалу он, изголодавшийся по женщинам, был до такой степени упоен Ариной, что стал небрежно относиться к своим больным, ездил не на всякий вызов и чуть не каждый вечер, в сумерках, а бывало, что и днем, ходил в ту деревню и тайком, огородами, пробирался к ее избе.

Лишь спустя несколько недель началось отрезвление, и тогда врач вспомнил о том, что, собственно говоря, побудило его отправиться к ней в тот, первый, день, уже казавшийся невероятно далеким.

Был май, днями уже стояла настоящая летняя жара, но ночи еще оставались по-весеннему прохладными. Однако разгоряченному любовными ласками Дмитрию эта прохлада показалась благом, когда он, полностью обнаженный, соскочил с измятой постели и, не без труда растворив разбухшее за зиму оконце, с наслаждением вдохнул пряный весенний воздух, густо замешенный на ароматах цветущей сирени и медуницы. Полная луна, казавшаяся в этой местности странно большой, тотчас лизнула его языком призрачного света, но сейчас врач мог не бояться, что его увидят – окно выходило на огород.