Олег Рой - Вдали от рая

Отец побагровел, устремляя на нее пристальный взгляд.

– То есть я хотела сказать, – поправилась Вера, чувствуя себя маленькой девочкой, допустившей оплошность, – если в последнем… Волошине оказалось так много энергии, может, оставим хоть ненадолго наше дело?

Пугающая багровизна покрыла отцовские щеки:

– Понимаю, Верочка, понимаю. Эти неприятности последнего времени утомили тебя… Тебе непременно нужно отдохнуть. Хочешь поехать куда-нибудь? В Европу или, скажем, на море?

– С тобой? – уточнила она.

Отец покачал головой:

– Ты же знаешь, что я пока не могу никуда уехать. Пока только ты завершила свою часть работы, но осталась еще моя часть.

– В таком случае я подожду тебя, – Вера покорно склонила голову.

– Что случилось? – допытывался Волошин. – Что с мамой?

– У Валентины Васильевны случился сердечный приступ, – отвечал Юра, стоя в дверях Вериной квартиры. – Очень сильный, все перепугались… А она – вы же знаете ее характер! – в больницу ехать нипочем не желает. Вас ждет. Мне ребята сразу позвонили, говорят, срочно разыщи Виктора Петровича.

– Но как же ты меня нашел? Как догадался, что я здесь? – бормотал Волошин, торопливо обуваясь.

– Да вычислил… Трудно, что ли…

Дорога до Привольного показалась как никогда долгой. Оба, и начальник, и подчиненный, страшно боялись одного и того же, и общая боязнь сблизила их, вновь дав почувствовать себя близкими людьми, почти как раньше. И хотя Юра в этот раз не балагурил и не сыпал байками, как делал это обычно, в их отношения, казалось, снова вернулась былая непринужденность. Словно и не было никаких конфликтов…

Лил сильный дождь, но выскочивший из машины Волошин даже не заметил этого. Он бегом преодолел расстояние от ворот до крыльца, влетел в дом и, промчавшись по комнатам, распахнул дверь в спальню, где, откинувшись на подушки, ожидала его мать.

Виктора поразило не только ее лицо, по степени бледности сливающееся с постельным бельем. Его больно ранило – кто бы мог подумать? – отсутствие помады на губах. Оказывается, он просто не замечал, насколько облик матери связывался у него с этой, глубокого красного тона, помадой, тюбик которой в течение дня то и дело выныривал из сумочки или из кармана. Она подкрашивала губы привычно, постоянно, не глядя в зеркало – фактически, как дошло до него только сейчас, рисовала их, потому что, ненакрашенные, они исчезли. Просто взяли и исчезли – и это было страшно. Там, где были губы, смыкалась и размыкалась прорезь, откуда выдавливались через силу глухие слова:

– Витя… Возьми…

– Тебе очень плохо, мама? – склонился над ней Виктор. – Вызвать врача?

– Никаких врачей… Витя, возьми там, на столе, документы… прочти…

Какие еще документы, завещание, что ли? Но то, что лежало на прикроватном столике, мало напоминало нотариальные акты. Вид бумажки был знаком: потертое свидетельство о рождении – такие выдавали в советские времена… Его свидетельство – чье же еще? Ну да, точно… В какой момент он оставил его в Привольном – возможно, когда мать переводила на него этот участок земли? Зачем ей сейчас нужна его метрика? Но Виктор не стал спорить с мамой, взял метрику в руки – и тут открылся второй документ, лежавший под первым. Тоже свидетельство о рождении. И очень похожее. Сначала даже показалось, что это копия первого – не ксерокс, а точная копия. Но разве метрики выдают в двух экземплярах? Виктор взглянул на нее – и буквы запрыгали перед глазами. Сергей Петрович Волошин… Родился 8 февраля 1966 года в Москве. Мать – Волошина Валентина Васильевна, отец – Волошин Петр Иванович… Что за ерунда?!

Под метриками обнаружились и другие документы – дряхлые медицинские заключения. Он читал их и не верил своим глазам. «Сергей Петрович Волошин… аутизм… синдром Аспергера…» – кричало с каждого листа. Непоправимо. Неотвратимо…

– Так, значит, Сережа мой брат? – спрашивал он снова и снова, будто от этого уточнения могло что-нибудь измениться. И морщился от неизбежной боли узнавания всего того, что, в общем-то, и так уже было ясно.

– Наш первенец… – в голосе матери прозвучала непривычная нежность. Как жаждал когда-то маленький Витя этой нежности, и как редко ее получал… – Я тебе рассказывала, что мы с Петей очень долго не могли обзавестись ребенком? Нам не повезло… Наш мальчик родился с такой вот аномалией. Никто до сих пор толком не знает, отчего это бывает. Сначала говорили, что во всем виноваты генетические нарушения, потом – какие-то нарушения в устройстве мозга… Но так или иначе наш сынок получился аутистом. Сначала-то все шло хорошо, только года в два мы стали замечать, что с Сережей что-то не так – он не говорил, не улыбался, почти ни на кого не смотрел. Словом, развивался не так, как другие дети. Мы забеспокоились, показали его специалисту – тот и озвучил диагноз. Отец твой так и не смог смириться с этой бедой. С его-то положением в обществе, его всегдашним благополучием, его уверенностью в себе – и вдруг такой наследник… Он настаивал, чтобы я поместила Сережу в интернат.

Мать полуприкрыла глаза. Веки у нее были синюшные.

– И я послушалась… Согласилась. И всю жизнь не могла простить себе этого!

– А через три года появился я… – сверяя даты, полуутвердительно, полувопросительно произнес Волошин.

Он смотрел, как неровно, спазматически вздымается под одеялом нездоровая, расплывшаяся старческая грудь, прикрытая лишь ночной сорочкой, – и ему вдруг захотелось выдернуть подушку у матери из-под головы и надавить на эту грудь, на бледное и без того полумертвое лицо… Чтобы белизна подушки прикрыла эту черную и прямую, как в почтовом ящике, прорезь, из которой все лезут и лезут, словно письма давно забытому адресату, безжалостные слова. Чтобы женщина вскрикнула, забилась, начала задыхаться. Господи, хоть что-нибудь – лишь бы она прекратила рассказывать вещи, о которых ему лучше было бы никогда не знать!..

– Да, потом появился ты. Это было большим риском в нашем положении завести второго ребенка…

Завести! Слово больно царапнуло по сердцу. Его, оказывается, завели , точно он котенок или щенок…

– Но мы рискнули, и нам повезло. Повезло… – клекот, вырвавшийся из горла матери, должен был, наверное, обозначать горький смех. – Сначала мы страшно боялись, что и с тобой повторится то же самое… А потом, когда убедились, что с тобой все в порядке, вместо облегчения начались угрызения совести. Ты рос – и с каждым днем становился для нас все более сильным укором за наше малодушие, наше предательство по отношению к твоему старшему брату…

Мать остановилась, сделала долгую передышку, словно в гору карабкалась. Перед мысленным взором Виктора предстал отец – крупный чиновник, добропорядочный семьянин, уважаемый всеми человек. Только дома, вдвоем с женой, он бывал всегда излишне послушным и выглядел словно виноватым и оттого казался собственному сыну чуточку подкаблучником… Знать бы тогда, за какую вину всю жизнь расплачивается отец и почему так часто опускает глаза перед матерью!