Мария Метлицкая - То, что сильнее (сборник)

– А отец? – еще раз растерянно и тупо повторил Ладька.

– Отец твой уже почти здоров, мы с тобой свое дело сделали, и теперь пусть уж он как-то сам. Теперь мы заживем каждый своей жизнью. Мы – своей, а он – своей.

– Мы его с собой не возьмем? – чего-то все-таки не понимал Ладька.

– А предателей с собой не берут, – спокойно и твердо сказала мать, и они с Ладькой спустились в метро.

Всю неделю, пока мать собирала их вещи, Ладька сквозь сон слышал разговоры родителей, вернее, бесконечные монологи отца.

Но ничего не изменилось, и Ладька с матерью уехали на Академическую. Кстати, Новые Черемушки и закадычный дружок Толик Смирнов были совсем рядом, минут пятнадцать пешком.

Мать замуж больше не вышла, Ладька ездил к отцу примерно раз в месяц – ведь у него, у Ладьки, была теперь своя, полная впечатлений, новая жизнь. Отец так и жил бобылем, много работал, ходил на улицу с палочкой и сам научился себе варить первое и гладить рубашки.

Ладька женился рано, на первом курсе своего автодорожного. И свою юную, белокурую, уже беременную жену Зою привел к матери на Академическую. Там мать поднимала их с Зоей двойняшек – Мишку и Валюшку.

В середине девяностых уже не Ладька, а Владислав Георгиевич, человек солидный по возрасту и положению, начальник отдела логистики большой торговой компании, и его белокурая и верная жена Зоя отдыхали в Египте. Мать осталась дома с мальчишками. Владислав Георгиевич с удовольствием так бы и валялся на пляже и пил бы свое пиво, а потом уходил бы спать в прохладный номер до самого ужина, если бы не любознательная Зоя. Она обожала всяческие экскурсии и путешествия, и Владислав Георгиевич, конечно, нехотя ей поддавался. Выезжали из отеля рано, в семь утра, по дороге забирая туристов из других отелей. Ехали к известным пирамидам.

– Быть в Египте и не видеть это чудо! – восторженно восклицала Зоя.

Наверное, она была права. Владислав Георгиевич в автобусе задремал, но вскоре проснулся, и ему показалось, что слышит он чей-то отдаленно знакомый хрипловатый голос. Он обернулся и увидел сильно пожилую и очень худую, ярко накрашенную даму в белых брюках и открытой белой рубашке. Дама сидела в компании молодых людей и, видимо, рассказывала что-то остроумное и увлекательное, так как периодически раздавались взрывы хохота. Потом он услышал, как молодой человек обращается к даме Марго. И тут окончательно узнал ее. Владислав Георгиевич напрягся и услышал квинтэссенцию ее повествования и то, что и определяло ее саму, и, видимо, всю ее жизнь, и все его воспоминания и впечатления от встреч с этой женщиной в его далеком детстве. Марго кокетливо наставляла молодежь, что никто никому ничего в этой жизни не должен, и еще что-то о своем благодатном одиночестве и отсутствии долгов – человеческих, разумеется. И что-то о том, что главное, главное – это понять и не переусердствовать, так как жизнь, в общем-то, легкая и приятная штука, если уметь к ней правильно относиться. Потом он вспомнил, как эта женщина прошла однажды по жизни их семьи, походя и невзначай, оставив за собой, собственно, руины, и еще подумал, что своим установкам она, видимо, действительно не изменяла всю жизнь. А потом ему все это стало неинтересно, и он опять заснул, мечтая о том, чтобы путь к пирамидам был неблизкий.

В семье говорили про Еву многое. И все – разное. Чтобы столько говорили об одном человеке! Столько суждений и мнений! Хотя понятно, семья с годами разбухла, разрослась. Все женились, разводились – образовывались новые ветви, а там тоже дети, внуки, сводные братья и сестры, бывшие жены и мужья.

Конечно, все люди разные, и мнения тоже у всех свои. Итак, говорили всякое. Например, что Ева – блестящая женщина, несгибаемая, как стальной прут. Сумела пережить страшный удар судьбы: двадцать лет, самый пик карьеры блестящей спортсменки-фехтовальщицы, – и травма. Что-то с голеностопом. Да такая травма, что не то что о спорте не могло быть и речи, молили бога, чтобы просто ходила не хромая. Ева научилась и ходить, и не хромать. Год по больницам, три операции. Два года после костыля репетировала походку легкую, летящую – с носка. Карьера не задалась, а выживать надо было. Стала учиться ювелирному делу. Купила в долг инструменты – штихель, пуансоны, ригель, фальцы, фильеры. Работала с поделочными камнями – яшмой, малахитом, бирюзой. Любила серебро, изделия ее были крупными, массивными, слегка грубоватыми, но имели свою прелесть, оригинальность и шарм. Раскупали все с удовольствием. Да и сама Ева была наглядным примером, как их нужно носить. И ей действительно все это очень шло – подвижная, суховатая, гибкая, длинное, узкое лицо, крупный породистый нос, темные, чуть навыкате, глаза с широким и красивым верхним веком. Крупные, ровные зубы. Гладко затянутые в тугой узел волосы. Шелковый шарфик на длинной жилистой шее. В ушах – малахит в черненом серебре, крупный, неровный; к нему бусы, браслет, кольцо. Узкие брюки, свитерок в облипку, талия – предмет всеобщей зависти. Садилась в кресло и закручивала в узел длинные ноги. В длинных сильных пальцах – тонкая сигаретка. Безукоризненный яркий маникюр.

Кто-то говорил, что Ева – большая эгоистка. В тридцать лет сделала аборт, от мужа, между прочим. Громко заявила:

– На черта мне дети? Посмотришь на всех на вас – и расхочешь окончательно. Бьешься, рвешься на куски – сопли, пеленки, – а в шестнадцать лет плюнут в морду и хлопнут дверью. Нет уж, увольте.

С этим можно согласиться, а можно и поспорить. Но спорить с Евой почему-то не хотелось. Суждения ее всегда были достаточно резки и бескомпромиссны.

– А как же одинокая старость? – вопрошал кто-то ехидно.

– Разберусь, – бросала Ева. – Были бы средства, а стакан воды и за деньги подадут. Зато проживу жизнь как человек. Без хамства, унижений, страха и обид.

Еву, конечно, все кумушки тут же осудили: что это за женщина, которая не хочет детей? Холодная и расчетливая эгоистка. И все ей аукнется, никто не сомневался. Муж ее, кстати, человек незначительный, мелкий во всех смыслах, какой-то чиновник средней руки, ничего примечательного, точно не Евин калибр, на эту историю обиделся, собрал вещи и ушел к своей секретарше. Дальше про него неинтересно.

А замуж Ева так больше и не вышла. Говорила, что все поняла и ничего привлекательного в этом нет. Что ж, в это вполне верилось. Хотя мужиков вокруг нее всегда крутилось достаточно. Спустя несколько лет ювелирное дело свое она забросила. Говорила, что сильно упало зрение. Да и реализовывать это с годами стало все труднее и труднее.

К середине жизни она оказалась в школе. Правда, не совсем обычной, а английской, элитной, лучшей в районе. И очень престижной. Считалось большой удачей устроить туда свое дитятко. Работали либо регалии, либо важный звонок сверху, либо весомое подношение. Должность ее называлась секретарь директора. Вроде и должность – ерунда, никакая, что с секретарши возьмешь? Но тут надо учитывать некоторые обстоятельства.