Мария Метлицкая - То, что сильнее (сборник)

Маринка окончила университет и вышла замуж за аспиранта с мехмата. Такого же тощего, носатого и молчаливого, как она сама. Были они похожи, как брат с сестрой. Вскоре они укатили в Америку. Там у них, безусловно, были перспективы. Раиса много хворала, и Ивочка помогала ей. Вместе они ездили к Яшке на могилу. Вдвоем. Крепко держа друг друга под руки.

Потом Ивочка похоронила и Раису. Вышла на пенсию, стала седой как лунь, но по-прежнему оставалась красавицей – те же темные платья с пояском, только уже без декольте, а со стойкой, та же нитка жемчужных бус на шее, тот же запах ландыша.

Маринка звонила ей регулярно. Там, в Америке, у них было все хорошо. Два прекрасных программиста, зарабатывали они замечательно, родили двух девчонок-близняшек и очень звали Ивочку к себе в гости. Она все отнекивалась, а мне признавалась, что просто страшится такого долгого путешествия. Но мы ее уговорили. Вместе с ней мы покупали дежурный набор сувениров – гжель, хохлому, льняные скатерти, мельхиоровые ложки. Я отвозила Ивочку в Шереметьево и, конечно, не думала, что прощаюсь с ней навсегда.

Из Америки Ивочка не вернулась – Маринка уговорила ее остаться. Насовсем. Ивочка звонила мне, плакала, советовалась, рассказывала, как чудесно приняла ее Маринкина семья – и муж, и девчонки. Говорила о том, какой чудесный у Маринки дом – в лесу, где ходят под окнами косули и огромные дикие индюки и куда однажды даже забрел маленький бурый медвежонок. Она много плакала и смеялась и говорила, что очень скучает по Москве и по своим книгам, но все же было очевидно, что Ивочка счастлива и наконец не одинока. Да нет, даже больше – у нее была большая и дружная семья. На фотографиях она стояла рядом с Маринкой, еще больше ставшей похожей на своего отца – такой же худющей, длинноносой, с густыми темными кудрями, небрежно разбросанными по плечам. Ивочка сменила темные строгие платья на джинсы и свободные светлые рубашки. Теперь она была вполне американской пожилой леди – белые кроссовки, темные круглые очки. Чужая немножко, но, по-моему, абсолютно счастливая.

А потом наша Ивочка вышла замуж. Да-да, именно замуж. За отца Маринкиного мужа. Вдовца, но крепкого и вполне симпатичного старикана.

«Совсем не успеваю читать», – жаловалась мне в письмах Ивочка. Они с мужем много путешествовали – Париж, Амстердам, Лондон, Тель-Авив. Отовсюду присылала мне снимки – Эйфелева башня, Биг-Бен, Кельнский собор, а рядом она сама и ее славный муж. Глядя на эти фотографии, я с усмешкой вспоминала, как моя мать пророчила Ивочке невеселое будущее и одинокую старость. И еще о том, что никто ничего не знает и даже не может предположить. И про метаморфозы жизни, и про ее непредсказуемость, и про удивительные витки судьбы.

Я попала в Америку уже после Ивочкиной смерти – встретиться при жизни нам, увы, уже не удалось. Приехала к Маринке, и та отвезла меня на тихое и чистое американское кладбище – безукоризненно стриженный газон и абсолютно одинаковые строгие, без помпезности, гранитные плиты. Мы долго и молча стояли у могилы, а потом Маринка повезла меня к себе. Ее дом оказался стандартным – обыкновенный американский дом, очень скромный на вид и функциональный внутри. Было видно, что в доме живут математики. А вот сад был прекрасен. Вернее, не сад, а настоящий дикий лес, только слегка облагороженный – у дома небольшие клумбы каких-то неведомых мне желтых цветов и невысокие, почти круглые, кусты с ярко-алыми бусинами ягод. Горели красно-оранжевым цветом невысокие клены с узкими длинными листьями.

– Канадские, – объяснила Маринка.

Осенний день был на излете – по-летнему теплый и тихий. Маринка ловко разожгла на террасе барбекю и стала жарить большие плоские куски мяса. Я сидела в плетеном кресле и смотрела на лес. Мы обе молчали. Потом приехал с работы Маринкин муж, и мы сели ужинать. Накрывала она уже в доме – к вечеру стало заметно прохладнее. Выпили вина – помянули ее непутевого отца, терпимицу мать и, конечно же, Ивочку.

– Знаешь, – задумчиво сказала мне Маринка, когда мы вышли покурить на террасу, – а она ведь нам очень украсила жизнь. Просто украсила одним своим присутствием, понимаешь?

Я кивнула.

– Был в ней какой-то глубокий, мощный положительный импульс, энергетика такая, что ли. Или просто ее человеческая суть, и такт, и тихая мудрость. И девчонкам моим она сколько дала! Здесь ведь с развитием личности в школах не очень-то. Просто всем было рядом с ней как-то спокойно. Хорошо, одним словом.

Я опять ей кивнула.

После кофе Маринка позвала меня в свою спальню и вынула из палехской шкатулки нитку жемчужных бус.

– Это тебе, – сказала она и протянула мне жемчуг. Я взяла его в руки и почувствовала, что он теплый. Я поднесла нитку к лицу, и мне показалось, что она пахнет ландышем.

Зоя Николаевна считала себя умной женщиной. Если говорить начистоту, даже очень умной. Судите сами: всю жизнь проработать в торговле, от продавца до директора магазина, и ни разу не иметь крупных неприятностей. По-настоящему крупных. Тьфу-тьфу. Конечно, всякое бывало – и ночей не спала, от ужаса тряслась, и взятки давала, да по молодости не только взятки. Все было. Но худо-бедно все разруливала. Все потому, что есть масло в голове. И еще потому, что никогда не зарывалась. Всем жить давала. Но и про себя не забывала, что говорить.

А про дочку? Все опять сделала своими руками. Хоть дочка и сама по себе куколка, ничего не скажешь. Но куколок вон сколько, и что, у каждой жизнь сложилась? Да еще так! Как? А вот так: всех Лидусиных кавалеров строго отслеживала. Всех в дом пускала, со всеми чаи распивала, про семью выведывала, про планы на жизнь.

Один раз, правда, испугалась всерьез – Лидуся влюбилась. Да в такого неподходящего – бандана с черепом на голове, косуха черная с заклепками, и все «это» на мотоцикле. Рокер, короче. Или байкер – Зоя Николаевна путалась. Лидуся на заднее сиденье – прыг, а Зоя Николаевна ночи не спит, валокордин литрами глотает. Чует, дело далеко зайдет. Если не вмешаться.

Вмешалась. Старые связи помогли. Все по пунктам объяснили, как надо действовать. Что Лидусе говорить, чем кого припугнуть, ну и так далее. Нелегко было, но чего для родной дочки не сделаешь. В общем, вынудили того рокера-байкера убраться по месту прописки в город Волжский. Лидуся плакала, убивалась, за ним вдогонку собралась. Но Зоя Николаевна ее быстренько в Сочи отправила, в «Жемчужину», между прочим, а по приезде шубку норковую на плечи накинула – шоколадную, с отливом. И Лидуся собой в зеркало залюбовалась.

– Ты, мамуся, лучше всех!

Рыдать стала пореже. Если в миноре, губки дрожат, Зоя Николаевна после работы – еле живая, ноги гудят, рухнуть бы на диван всеми восьмьюдесятью пятью килограммами – предлагает: Лидуся, хочешь, в ресторанчик пойдем, твой любимый, грузинский? А потом по магазинам прошвырнемся, может, чего интересненькое присмотрим. Лидуся минут десять головкой помашет, носиком похлюпает – и идет одеваться. А потом и вовсе успокоилась.