Елена Радова - Сука

Я посмотрела на Алешина затравленно и выскочила вон. «Господи, прости мою душу грешную», – шептала я про себя. Мы с Колей жили весьма странной жизнью. Были скорее большими друзьями, чем любовниками.

Наши братские отношения дошли до того, что он всегда с большим пониманием относился к любому моему увлечению на стороне, а я никогда не задумывалась о том, какой ценой дается ему прощение. Тем более что я его (прощения) никогда и не просила.

Впрочем, я всегда возвращалась к нему, видимо, каким-то сучьим нутром чувствуя, что никто другой на подобную душевную щедрость не способен. Знала я и то, что лучшего собеседника мне никогда в жизни не найти.

«В этот раз как всегда не будет – переболею и вернусь, в этот раз будет что-то страшное». Эта мысль тихонько, будто крылом коснулась меня, и я тотчас же отмахнулась от нее как от назойливой мухи. Будь как будет, мне все равно, кроме того, что я сейчас увижу Его.

Романов ждал меня на нашем обычном месте у входа в парк, что напротив моего дома. В его глазах стояли слезы.

– Что случилось?! – заорала я.

– Олька, это выше моих сил. Я подарил Юльке цепочку золотую с кулоном.

– Ну конечно, знаю, мы ж ее вместе покупали.

– Слушай дальше. Собрали гостей, пришла моя мать, сидим за столом. Галка говорит: «Вот посмотрите, какой подарок я сделала дочери на двадцатилетие, – и показывает цепочку, что на Юлькиной шее. – А папочка даже не удосужился своей дочери на такую дату что-то, хоть самую малость, подарить. Он у нас человек занятой. У него работа очень ответственная. Приходит домой, лихорадочно поедает пищу и ложится спать. Живет как квартирант на полном пансионе».

– А Юлька?

– Самое главное – Юлька молчит.

– Бред какой-то. Она же знает, что цепочку ты ей подарил.

– Естественно. Знает, но молчит.

Я на секунду задумалась, а потом сказала:

– Ну в принципе, Романов, это все очень понятно. Она будет с Галей твоей всегда заодно.

– Но почему? Объясни, я же ее очень люблю, независимо от того, как отношусь к Галке.

– Ты и Галку любишь.

– Это совсем другое – просто мы вместе прожили огромный кусок жизни – двадцать лет.

– Семь из которых ты жил и со мной.

– Ты – это ты. Я тебя люблю. Только ты... И еще – мать. Больше у меня никого нет на этом свете.

– А Юлька? А Галка? Ты совсем запутался, радость моя.

– Да нет же, нет. Все яснее ясного. Просто я всегда так старался для своей дочери. Это семейное счастье в кавычках имитировал, а в конце концов дочь меня предала.

Мы сели на лавочку, он бессильно уронил мне голову на плечо, я обняла его, гладила его волосы, целовала его-мои любимые ухо, щеку, глаза, мокрые от слез.

– Господи, Романов, я первый раз за все наши годы вижу, как ты плачешь.

Он тряхнул головой:

– Оль, куда мне идти?

– Ко мне!

– Сегодня?

– Ну... Не сегодня. Мне нужно дома объясниться. Нельзя же так сразу.

– Когда?

– Наверное, завтра. А ты сегодня переночуй на нашей квартире.

– Я не буду ночевать без тебя.

– Генка, не ставь меня в дурацкое положение. Ты рисуешь картину в примитивистской манере: тебя обидели дома, я должна тебя пожалеть. Я это и делаю, с предложением конкретного для тебя варианта выхода. Тогда ты мне начинаешь ставить условия. Не могу я сегодня уйти – это свинство. И тебя обижать не хочу, не могу.

– Да-да, я все понимаю, Оля. Ты не можешь. Прости меня. Я вернусь домой. Там мать, наверное, с ума сходит, куда ее сынок подевался. Она ведь в гости пришла.

– Ген, не возвращайся, прошу тебя. А матери позвони. Потом так сложно будет уйти. Извини за грубость: «срывай день» – это еще древние римляне советовали. А завтра мы будем вместе, я тебе обещаю. И станем жить долго и счастливо. И все будет well, даже если будет по-другому. Угу?

Он уже улыбался.

– Нет, я волнуюсь за мать, мне ее нужно домой проводить. И все рассказать по пути про нас с тобой, наконец. Она умная. Она поймет. Для меня очень важно, чтобы она поняла.

– Как знаешь... Так что? Мне расколоться дома? Собственно, все давно уж всё знают, только вид делают.

– Давай подождем. До вторника. Я ведь тоже со своими женщинами должен договориться.

Мы по вторникам встречаемся на нашей съемной квартире. Она у нас окраинная, очень маленькая, уютная, и там нам всегда тепло, даже когда за окном холодно и ветрено, идут затяжные осенние дожди, а работники коммунального хозяйства безмятежно спят в хомуте невыполненных обещаний, невзирая на требования несчастных горожан о включении отопления.

Вторник – наш день, и мы проводим его там с утра до позднего вечера. У меня на работе все, кому нужно, знают про мой свиданный свадебный вторник и тревожат меня только в самых экстренных случаях. Генке еще проще – он большой строительный начальник, у него тьма объектов по всему городу, так что он может находиться хоть на всех них, вместе взятых.

Мы редко остаемся ночевать, чтобы не огорчать своих домашних. Остаемся только тогда, когда невозможно расстаться. Бывают такие дни, когда мы не можем разойтись. Такие чудесные дни и чудесные ночи, которые проходят так быстро.

– Пожалуйста, время, иди помедленнее, а лучше остановись совсем, – проникновенно прошу я, просыпаясь ночью, вылезая на свет божий из-под его руки, чтобы взглянуть на светящиеся стрелки будильника.

И он тут же просыпается:

– Что? Оля, ты здесь?

Мы пьем по чуть-чуть коньяк, тихонько разговариваем, молчим, любим друг друга, снова падаем в забытье, прижавшись друг к другу, минут на пятнадцать – больше нельзя: у нас так мало времени на то, чтобы быть вдвоем.

Наши вторники бывают очень разными. Мягко-лирическими – когда мы сидим друг против друга и сообщаем друг другу совсем незначащие вещи, будничные – рабочие и домашние.

Но мы среди них живем, значит, они принадлежат друг другу. Только вместе мы поняли, какое счастье молчать с любимым человеком, когда рука – в руке. Идут телепатические разговоры примерно такого плана:

– Люблю!

– Знаю, сама в таком же положении.

– Интересное положение, правда?

– Интересное положение бывает только у женщин, когда они беременны.

– Глупости!

– Я не могу без тебя!

– Я не хочу умирать без тебя!

И тому подобная влюбленная белиберда.

Иногда он приходит раньше и, когда я открываю дверь, бросается мне навстречу, глаза его абсолютно безумны, он буквально втаскивает меня в квартиру, в коридоре начиная срывать все, что на мне есть. Я стаскиваю все, что на нем, хохоча при этом до упаду. Мы валимся на ковер и любим друг друга, как взбесившиеся животные – грубо и больно.

– Идиот, – говорю я, с усилием выходя из состояния звериной страсти, – до крови прокусил мне плечо (грудь, бедро). Вдруг шрам останется?

– Это метка, – смеется он. – Я люблю тебя, аж скулы сводит.