Елена Радова - Сука

Потом было субботнее утро. И мы разошлись по домам – объясняться. Я сообщила мужу, дочери и маме, что много лет люблю одного человека и не могу больше жить без него.

Реакция была на редкость сдержанная. Коля молчал. Дашка сказала, что все понимает. Мама провозгласила, что она так и знала, что все это рано или поздно случится, потому что нельзя же жить с мужем, который не зарабатывает денег, без конца уткнут в компьютер, а в доме текут краны в ванной и труба в туалете.

Дома было неуютно, и меня все время бил озноб, хотя на улице стояла сумасшедшая жара.

Я ушла к знакомым. Стыд разъедал душу, как уксусная кислота. Позвонила ему. Мобильник не отвечал, по домашнему телефону ответила Галя – голос у нее был безмятежно-спокойный. Я бросила трубку.

К вечеру я услышала все же его голос. Он был какой-то рваный, лоскутный, как одеяло-пэчворк, сильно выцветшее от долгого употребления.

– Ну что?

– Пока ничего. Во-первых, у нее опять язва открылась, во-вторых, Юлька сообщила, что выходит замуж. Не время. Завтра.

Я вернулась домой, где со мной никто не разговаривал. Легла в постель, взяла книгу. Коля ушел спать в другую комнату.

Воскресенье прошло как во сне. Хорошо, что весь день прошел вне дома – брат позвал нас на природу. Вечером я зачем-то затеяла стирку. Алешин мне помогал. Потом мы сели на кухне и выпили бутылку вина. Муж спросил:

– Когда ты уходишь?

– Завтра.

– Ты понимаешь всю неуместность моего дальнейшего пребывания в квартире твоей матери?

– Значит, будем менять квартиру, – тупо ответила я.

В понедельник утром я примчалась на работу в прекрасном настроении. В сумке у меня была только смена белья и косметика. Собирать какие-то чемоданы на глазах у всех у меня просто не было сил.

«Потом, потом, все это ерунда такая. Еще сто раз придется домой заходить», – автоматной очередью простреливало у меня в голове.

В 11.30 у меня на работе появился он. Распахнул дверь в мой кабинет, чмокнул меня в щеку быстро и резко, так что я не успела ответить. Поцелуй мой ушел в воздух. Он с размаху рухнул на стул возле меня и весело сказал:

– Ну, вроде все.

– Ну, рассказывай, – вальяжно улыбнулась я.

– Планерку провел, с работы слинял.

– А дома? – осторожно поинтересовалась я.

– Что – дома?

– Что за привычка отвечать вопросом на вопрос? Мы не в Одессе.

– Ну да, дома. Юлька замуж выходит.

– Ты мне позавчера об этом сообщил.

– И еще. Ты помнишь, что я хотел обои сменить?

– При чем тут обои-то? – недоумевая, спросила я.

– Нет, ну ты помнишь, что я купил новые обои?

– Ну, помню, ну и что?

– Представляешь, – он хохотнул, – Гальке они не понравились.

– И что? – заорала я. – Что?

– Что ты твердишь как попугай одно и то же?

– Я уже молчу, – раздраженно сказала я.

– Да, как же – от тебя дождешься! Я всегда говорил – какая ж ты красивая в злости!

– Я не злюсь.

– Так вот: они ей не понравились, и мне их нужно заменить.

– При чем здесь я?

– Ты ни при чем. Просто их нужно заменить.

– А потом что?

– Что потом? Клеить нужно. Я бы и сам поклеил, да мне помощник нужен.

– Ты что, зовешь меня себе в помощники?

– Какая-то ты сегодня неродная и непонятливая. И шутишь, прости, не слишком удачно.

– Да не шучу я. Никак не врублюсь, зачем ты мне про все это рассказываешь. Пусть Галя тебе поможет.

– Да она все болеет.

– У нее всегда очень вовремя открывается язва. Я не знаю – найми людей. Меня это не интересует, как ты будешь с обоями управляться. У тебя там, помнится, с батареями еще какие-то нелады, так что и их сменить не забудь. Уж делать так делать.

– Короче, Оль, ты не язви зря. Батареи действительно тоже нужно сменить.

– З-зачем? – будто просыпаясь, спросила я.

– Ну, ты странная, право. Они уже свой срок отслужили.

– А потом что? Что потом-то? – ослино твердила я.

– Что? Ты же умная женщина... – философски заметил он.

– Я? Умная? Но не настолько же, чтобы понять связь между обоями с батареями и нашей дальнейшей жизнью вдвоем, – прошептала я.

– Что ты шепчешь? Ты кого-то боишься? У тебя неприятности? – бодро вопрошал он.

– Я... боюсь... тебя, – раздельно сказала... не я, «она». Меня больше не было.

– Выйдем на улицу, – мягко предложил он.

– Никуда я не пойду.

– Почему?

– Не хочу.

– Что случилось?

– Это я у тебя должна бы спросить.

– Кстати, как у тебя отношения с твоими учредителями? Не наезжают?

– Прекрасные отношения. Чего им на меня наезжать? Дивиденды они получают исправно.

– Смотри, если что, я могу с ними и разобраться.

– Ты лучше с собой разберись, – «не я» плакала.

– Дорогая моя, любимая, родная, что ты плачешь? Я так люблю тебя, – говорил он ласковым голосом.

«Она» увидела, что у него грязные волосы.

– Помой голову, – глупо сказала «она», захлебываясь слезами.

– Слушай, Олюшoк, поедем к нам – я свободен.

– Ты? Ты свободен? – рыдала «она». – Да это смешно в конце концов. Ты зафлажен со всех сторон. Только ты – не волк. Ты – запуганный кролик. А кроликов... их жалеют... их нельзя любить. Они слишком жалкие. Слишком жалобные. Уходи, пожалуйста.

– Но...

– Уходи, прошу тебя. Мне одной надо побыть.

Он пожал плечами и ушел. Хлопнула дверь, «она» сорвалась с кресла, рывком схватив из сумки пакет. На ходу вытирая слезы рукой, увидела своих сотрудников. Они смотрели на нее жалобными глазами. Как кролики.

– Романов! – позвала она.

Он притормозил свое усаживание в машину, вопросительно-раздраженно глядя на нее.

– Забери деньги!

– Солнце мое, ты зря это делаешь.

– Я не солнце – погасшая звезда. Забери! – «Она» кинула ему на сиденье пакет.

– Как знаешь. Я позвоню.

– Нет!

«Она» повернулась к нему спиной и помчалась обратно до того, как он включил зажигание.

Вернулась к себе, выпила полстакана водки и заплакала опять.

И тут пришло абсолютно ясное ощущение, что ее больше нет. Есть только телесная оболочка. Рот, который что-то спрашивает, говорит и отвечает, руки, которые что-то делают, ноги, которые ходят. Что-то стучит внутри – только не сердце это – маленький моторчик. Попрощавшись, «она» ушла. Дела сейчас не интересовали – договоры, сделки – все полетело к чертовой бабушке.

Следующий день прошел как в тумане.

Вечером она пришла домой, отстраненно взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело серо-черное лицо измученной старухи с темными впадинами на месте глаз. С этим лицом ей теперь предстояло жить. Ольге оно не нравилось, но выбирать было не из чего.

Второй день дома ее никто ни о чем не спрашивал. Наверное, она выглядела достаточно глупо: вернулась после того, как объявила, что уходит к любимому человеку. Она не знала, что думают по этому поводу мама, дочка, Алешин. Ей было на это просто наплевать.