Джулиан Барнс - Лимонный стол

Убедившись, что все в порядке, она протянула руку за феном и нажимом пальца создала взбитость, которой полагалось сохраниться до ночи. Теперь она все делала автоматически, вероятно, прикидывая, не выкроится ли у нее время покурить снаружи, перед тем как ей подставят следующую влажную голову. Поэтому она всякий раз забывала и брала ручное зеркало.

Несколько лет назад он решился на дерзкую выходку. На мятеж против тирании чертова зеркала. Посещения цирюлен, парикмахерских и Гнезд стрижей. Он всегда покорно соглашался, узнавал ли он свой затылок или нет. Он улыбался и кивал, и следил за тем, чтобы кивок, воспроизведенный наклоненным стеклом, облекался в слова: «Очень мило» или «Много аккуратнее», или «Благодарю вас». Если бы ему на затылке выстригли свастику, он скорее всего высказал бы свое одобрение. Затем в один прекрасный день он подумал: «Нет, я не хочу видеть затылок. Если спереди все в порядке, то значит и с затылком тоже. Это ведь не зазнайство, верно?» Он несколько гордился своей инициативой. Естественно, Келли всякий раз забывала, но это ничего не значило. Собственно говоря, и к лучшему: таким образом его робкая победа повторялась каждый раз заново. Теперь, когда она направилась к нему, мысленно в Майами, небрежно помахивая зеркалом, он поднял ладонь, выдал свою отработанную снисходительную улыбку и сказал:

— Нет.

Перед церковью с резным алтарем, вывезенным из Германии во время Тридцатилетней войны, тянулись в ряд шесть стойл, построенных из древесины пихт, срубленных и доспевших на расстоянии крика чайки от городских перекрестков; они не были ничем украшены и даже не пронумерованы. Однако их простота и видимая доступность были обманчивыми. В мыслях тех, кто ехал в церковь, а также тех, кто шел пешком, стойла были перенумерованы слева направо от первого до шестого, и они были закреплены за шестью самыми почтенными людьми в этих местах. Приезжий, вообразивший, будто он вправе привязать там лошадь на время, пока будет наслаждаться за Brännvinsbord [5] Стойка (швед.). в отеле «Центральный», вернувшись, обнаруживал, что его скакун бродит у пристани, взирая на озеро.

Владение каждым отдельным стойлом определялось частным выбором, либо через дарение, либо по воле, изъявленной в завещании. Но если внутри церкви некоторые скамьи оставались за некоторыми семьями из поколения в поколение, были они достойны их или нет, снаружи учитывались заслуги перед обществом. Отец мог по желанию передать стойло старшему сыну, но если молодой человек оказывался недостаточно солидным, дар этот бросал тень на отца. Когда Хальвар Брегген сошел в могилу при содействии аквавиты, легкомыслия и атеизма, передав владение третьим стойлом бродячему точильщику ножей, неодобрение пало на Бреггена, а не на точильщика, и стойло в обмен на несколько риксдалеров перешло к более заслуженному.

Никто не удивился, когда четвертое стойло было присуждено Андерсу Бодену. Управляющий лесопильней отличался трудолюбием, отсутствием легкомыслия и преданностью своей семье. Пусть он и не был слишком набожным, пусть он не щеголял излишком благочестия, но не скупился на благие дела. Как-то осенью, когда охота была отличной, он заполнил одну из опилочных ям обрезками досок, положил сверху металлическую решетку и изжарил оленя, а мясо раздал своим рабочим. Хотя он не был уроженцем города, но ревностно показывал его достопримечательности приезжим. Поддаваясь его настояниям, приезжие взбирались на klockstapel рядом с церковью. Прислонясь плечом к звоннице, Андерс указывал им на кирпичный завод, и на приют глухонемых с колокольней, и на невидимую оттуда статую, отмечающую место, где в 1520 году Густав Ваза держал речь перед далекарлианцами. Крупного сложения, бородатый, полный энтузиазма, он даже предлагал им совершить паломничество на Хёкберг, обозреть камень, недавно установленный там в память юриста Йоханнеса Стьёрнбока. В отдалении пароход прочерчивал озеро, внизу, всем довольная в своем стойле, ждала его лошадь.

По намекам сплетен Андерс Боден уделял столько времени приезжим потому, что это оттягивало его время возвращения домой; сплетни напоминали, что в первый раз, когда он попросил Гертруд выйти за него, она рассмеялась ему в бороду и разглядела его достоинства только после своего разочарования в любви к сыну Маркелиуса; сплетни предполагали, что переговоры, когда отец Гертруд пришел к Андерсу и предложил ему возобновить свои ухаживания, были очень непростыми. Ведь в первый раз управляющего лесопильней заставили почувствовать, что с его стороны было наглостью искать руки девушки такой талантливой и артистичной, как Гертруд, которая как-никак играла фортепьянные дуэты со Сьёргеном. Но брак процветал, насколько могли судить сплетни, пусть она и не раз во время всяких торжественных случаев называла его надоедой. У них родилось двое детей, и акушер, принимавший вторые роды, предупредил госпожу Боден, что ей следует воздержаться от следующих беременностей.

Когда провизор Аксель Линдвалл и его супруга Барбро приехали в город, Андерс Боден поднялся с ними на klockstapel и предложил сводить их на Хёкберг. Когда он вернулся домой, Гертруд спросила его, почему он не носит значка Шведского союза туристов.

— Потому что я в нем не состою.

— Им следует сделать тебя почетным членом, — отозвалась она.

Андерс давно научился противопоставлять сарказмам жены педантичность, отвечать на ее вопросы так, словно их смысл исчерпывался прямым значением слов. Это раздражало ее еще больше, но для него было необходимой отдушиной.

— Они, видимо, приятные люди, — сообщил он.

— Тебе все нравятся.

— Нет, любовь моя, не думаю. — Он подразумевал, что в настоящий момент она ему не нравится.

— Ты более взыскателен к бревнам, чем к представителям рода человеческого.

— Бревна, любовь моя, очень отличаются друг от друга.

Прибытие Линдваллов в городок особого интереса не вызвало. Те, кто искал у Акселя профессиональных советов, находили все, что только могли надеяться найти в провизоре: неторопливого серьезного человека, который лестно подтверждал, что все недуги, на которые жаловались страдальцы, опасны для жизни и в то же время вполне излечимы. Он был белобрысым коротышкой, и сплетни бились об заклад, что он растолстеет. Госпожа Линдвалл вызвала меньше пересудов, так как не была угрожающе миловидной или жалкой дурнушкой, вульгарной или элегантной в манере одеваться, развязной или замкнутой в манере себя вести. Она была просто новой женой, а потому ей следовало ждать, пока до нее дойдет очередь. Новоприбывшие Линдваллы жили замкнуто, как и надлежало, однако регулярно ходили в церковь, как тоже надлежало. Сплетни утверждали, что Барбро, когда Аксель впервые помог ей спуститься в гребную лодку, которую они купили в то лето, опасливо спросила у него: «Ты уверен, Аксель, что в озере нет акул?» Но сплетни по-честному не брались категорически утверждать, что госпожа Линдвалл не пошутила.