Дмитрий Вересов - Огнем и водой

Альбина справлялась о Кирилле у Вадима, с которым иногда говорила по телефону. Но Иволгину не любила звонить – в голосе Гертруды Яковлевны всегда слышалось что-то недоброе. Многое стало понятно, когда Домовой объяснил насчет ее планов – свести снова вместе его и Наташу. Гертруда Яковлевна мечтала о журавле в небе, то есть – в Англии. Здешние же барышни расценивались ею как потенциальные конкурентки.

Могло показаться странным, что на этих творческих посиделках у Акентьевых речь ни разу не заходила о погибшей внучке, но на самом деле все соболезнования были уже высказаны, и никто не бередил душу хозяев. А вот двойняшки Альбины вызывали у художественной братии бурю эмоций, такими они были хорошенькими.

Говорили о театре и переменах в стране. Альбина слушала, изредка вставляла собственные замечания. Ее молчание интриговало, как и строгие костюмы, которые она теперь предпочитала. Брак, закончившийся фиаско, стал для нее приговором всему мужскому роду. Она перебирала в памяти собственные романы. Невский… Покончил с собой, не смог сказать несколько слов… Акентьев, который попользовался ею, а потом постарался использовать ее несчастье, чтобы повторить все заново. И Олег. И все они говорили о любви… И где же их любовь?! Да и что такое любовь?! Тайна, которую невозможно постичь?

Слава богу, дети есть. И это ее дети. Олега после возвращения из зоны она твердо решила не подпускать к ним на пушечный выстрел. Поражаясь собственной твердости, она вычеркнула его из своей жизни. Вернее было бы сказать – он вычеркнул сам. Выбора у нее не было, вот что. Либо продолжать жить и воспитывать детей, либо идти ко дну вместе с ним. Превращаться в мученицу, которая живет с мужем и все терпит, она не собиралась.

И можно было сколько угодно слушать Огинского. Олег не любил классическую музыку. Тогда она прощала ему пролетарское невежество, но теперь, уже задним числом, чувствовала раздражение. И время, проведенное со Швецовым, было с ее стороны неоправданной жертвой.

А ею интересовались. С женским тщеславием она отмечала, что по-прежнему нравится мужчинам. Это было приятно, но еще приятнее оказалось ощущать себя независимой. Альбина чувствовала, что становится настоящим синим чулком. Синенький скромный чулочек…

Впрочем, здесь, в этой среде, ей было легко сохранять дистанцию с мужчинами. В театре она быстро прослыла злюкой, однако и это некоторые находили привлекательным. Так, один из поклонников, очевидно, задумав ее покорить, передавал каждое утро ей розы. Альбина даже не пыталась выяснить, кто это. Она давно была уже не глупая девочка, и подобные игры вызывали у нее только раздражение.

– Лучше бы принес яд для тараканов! – сказала она, зная, что сарафанное радио непременно передаст это пожелание ее воздыхателю.

Тараканы, в самом деле, бегали по мастерской, несмотря на все усилия санитарной службы. Как ни удивительно, но этот загадочный поклонник выполнил задание, и, по крайней мере, на время тараканы перестали докучать Альбине. Она уже знала, кто он такой, – молодой человек из администрации театра. И думала уже дать ему еще какое-нибудь практическое задание. Но он переключился на актриску из числа молодых да ранних. Альбину подобная ветреность не огорчила, напротив, лишь укрепила ее скепсис в отношении мужского рода.

Синий чулок?! Она рассматривала себя в зеркало. Всетаки нет! Синий чулок должен выглядеть как Флоренция, как ее там… мама несчастного Евгения Невского – такая чучундра в очках. А она вон какая… Альбина рассматривала себя в зеркало, искала следы возрастных изменений. Нет, она по-прежнему красива! Но не для всех вас, не для вас!

На Новый год кто-то из театральной бухгалтерии выпустил в советских еще традициях стенгазету, с дружескими шаржами на всех сотрудников. Альбину Вихореву художник изобразил в виде строгой надзирательницы с какими-то розгами в руках. Альбина посмеялась – ее это нисколько не задело. Да, мы такие! Бойтесь.

Акентьевы не вмешивались в ее личную жизнь ни словом, ни делом. Она была им за это благодарна – иначе ей пришлось бы уйти из этого дома. Они были славные, Акентьевы, и, почему Александр вырос таким мерзавцем, Альбина не могла понять, да и не пыталась. Она давно решила, что лучше не стараться понять, почему случилось именно так, а не иначе… Пусть этим занимаются философы и богословы.

И об Олеге с Акентьевыми она почти никогда не говорила. Альбина старалась не вспоминать о своей поездке в зону к мужу, да и сама поездка казалась теперь кошмарным сном. Олег… Он снился ей иногда. Улыбающийся, веселый или сердитый, но всегда такой, каким она помнила его по их прежней счастливой жизни.

Только один раз, как-то весной, когда полная луна висела напротив окна и светила ей в лицо, она увидела страшный сон. Олег ее ненавидел, ненависть была написана на его лице, страшном, как лицо мертвеца.

– Я к тебе приду! – пообещал он и улыбнулся, вместо рта у него была кровавая рана.

Альбина проснулась, сердце бешено стучало.

– Напрасно вы не занавешиваете окна, Альбина! Полная луна наводит плохие сны, – просветил ее Акентьевстарший. – Это, конечно, суеверие, но вы же сами убедились! А в сны верить – последнее дело. Церковь, знаете ли, не советует, а поскольку (он подмигивал) мы теперь в духе времени верующие, то будем ее слушаться. Правда, кто-то из отцов ее, кажется, Ориген говорил, что Дух Божий может проявляться в любом виде, но его потом объявили еретиком…

– Во сны не верить, в плохую луну верить! – Альбина кивала с серьезным видом, делая вид, что запоминает.

– Не в плохую, а в полную! – поправлял режиссер.

– Ах, Альбиночка! – вздыхала его супруга. – Как жаль, что Александр в свое время не обратил на вас должного внимания. А теперь он бог знает где, в этом своем Тунске!

Режиссер сделал вид, что ничего не слышал. Вероятно, помнил те слова, что Альбина бросила ему однажды во время его визита в мастерскую Наппельбаума. Сказала тогда немного, но Акентьев-старший, далеко не дурак, должен был догадаться, что к чему. В то, что сын уехал, дабы забыться после гибели супруги, режиссер тоже не верил. Не такой он был наивный человек. Во всяком случае, не столь наивный, как его жена. Сына Акентьев-старший знал очень хорошо.

Тот слал из «своего» Тунска длинные и ужасно невыразительные письма. Написаны они были его почерком – каллиграфическим, но создавалось впечатление, что строчил их исполнительный секретарь, на которого сбросили унылую обязанность переписки с семьей. Мадам Акентьева, как, впрочем, и Акентьев-старший, этого не замечала.

Удивляло только, что он ничего не пишет о своей работе, кроме того, что она скучна.

– Неужели для того, чтобы найти скучную работу, необходимо было ехать на край света?! – ворчал по этому поводу режиссер, не обращая внимания на осуждающий взгляд жены.