Иэн Макьюэн - Солнечная

Но ни молчание, ни лояльность не спасали от крючка. Охват был полный. Пока внимание прессы не переключилось на спортивный скандал, Биэрд был ее любимой игрушкой. На первой полосе одной газеты он был изображен в виде похотливого козла, который манит кого-то вялым копытом, и надпись: «Далее: женщины Биэрда». С упавшим сердцем он развернул газету, окинул взглядом галерею лиц – сотрудниц, старых подруг, жен, Мелиссы, – и что-то шевельнулось в нем, и внутренний голос, твердый, без униженности, шепнул, что не так уж плохо прожил он эти тридцать или сорок лет, что все они были достойными женщинами, с большой выдержкой. Что до самозванок, авантюристок, то их было всего три и не очень красивые. Но разве не любопытно, как проводили они с ним вымышленные ночи? Он был польщен.

Но в целом это было несчастное время. Все началось невинно, со щелчка мышью в ответ на предложение возглавить правительственную программу по пропаганде физики в школах и университетах, с тем чтобы привлечь в эту область больше выпускников и преподавателей, осветив ее достижения и представив физиков интеллектуальными героями. В этот период он был занят как никогда и легко мог отказаться. В Импириал-колледже у него работала над искусственным фотосинтезом группа из пятнадцати человек; он еще числился в Центре, но только получал там зарплату. Важно было не подпустить к его новому делу Джока Брейби. Биэрд создал собственную компанию, он приобретал патенты на некоторые каталитические процессы и нашел пробивного Тоби Хаммера, жилистого бывшего пьяницу, посредника и делягу, знающего подход к университетским бюрократам, законодателям штатов и венчурным компаниям. Биэрд и Хаммер искали солнечное место для своей установки, сначала в ливийской Сахаре, потом в Египте, потом в Аризоне, в Неваде и в конце концов остановились на приемлемом компромиссе – Нью-Мексико. Биэрд был увлечен новой задачей и отказался от многих прежних синекур. Но это приглашение пришло из Института физики, и его отвергнуть было трудно.

И вот открылось первое заседание его комиссии в аудитории Импириал-колледжа. Коллегами его были три профессора физики из Ньюкасла, Манчестера и Кембриджа, два учителя старших классов из Эдинбурга и Лондона, два директора школы из Белфаста и Кардиффа и профессор науковедения из Оксфорда. Биэрд попросил участников представиться и вкратце рассказать о своем образовании и работе. Это было ошибкой. Профессоры физики говорили слишком долго. Они были высокого мнения о своих трудах и обладали сильным соревновательным инстинктом. Если первый стал рассказывать подробно, то второй и третий решили не отставать.

Речь профессора науковедения раздражала его не только из-за устоявшихся привычек – сам предмет был для него новостью. Она говорила последней и представилась как Нэнси Темпл. Лицо у нее было круглое и не то чтобы красивое, но приятное и открытое с хорошим детским очерком щеки от скулы до подбородка. Он подумал, что не вредно было бы пригласить ее поужинать. Профессор начала с того, что она здесь единственная женщина и комиссия олицетворяет собой как раз одну из тех проблем, которыми, возможно, захочет заняться. Присутствующие, включая Биэрда, который и пригласил их всех, кроме Нэнси Темпл, поддержали ее дружным ропотом. В голосе ее была убаюкивающая ольстерская напевность. Она сообщила, что выросла в благополучном пригороде Белфаста и окончила Королевский университет, где изучала социальную антропологию.

Она сказала, что проще всего объяснить ее предмет на примере ее последнего проекта – четырехмесячного всестороннего изучения работы генетической лаборатории в Глазго, задачей которой было выделить и описать ген льва Трим-5 и его функцию. Ее же цель заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что этот ген, как и любой другой, в конечном счете есть социальный конструкт. Без разнообразных «текстуализирующих» инструментов – однофотонного люминометра, проточного цитометра, иммунофлуоресценции и так далее – о существовании гена говорить невозможно. Эти инструменты дороги, обучение работе с ними дорого, и потому они насыщены социальным значением. Ген не является объективной сущностью, всего лишь дожидающейся, когда ее раскроют ученые. Он является исключительно продуктом их деятельности – их гипотез, их изобретательности, их инструментария, без которого его нельзя обнаружить. И когда он описан в терминах его так называемых пар оснований и его вероятной роли, это описание, этот текст обладает смыслом и обретает реальное наполнение в ограниченном сообществе генетиков, которые могут о нем прочесть. Вне этого сообщества Трим-5 не существует.

Эти рассуждения Биэрд и физики из школ и университетов слушали в замешательстве. Из вежливости они не переглядывались. Они держались традиционной точки зрения, что мир со всеми его тайнами существует независимо от нас, ожидая описания и объяснения, что не мешает наблюдателю оставлять отпечатки пальцев на всей области наблюдений. До Биэрда доносились слухи, что на гуманитарных факультетах имеют хождение странные идеи. Говорили, что студентам-гуманитариям внушают, будто наука – всего лишь система верований, не более и не менее истинная, чем религия или астрология. Он всегда подозревал, что это поклеп на коллег, приближенных к искусствам, насмешка. Ведь результаты сами за себя говорят. Кто пойдет прививаться вакциной, сделанной священником?

Когда Нэнси Темпл закончила, Ньюкасл и Кембридж заговорили одновременно, скорее с удивлением, чем с гневом. «Как быть тогда с хореей Хантингтона?» – сказал один, а другой спросил: «По-вашему, в самом деле то, чего вы не знаете, не существует?»

Биэрд как истинный рыцарь счел своим долгом заступиться за нее, но профессор Темпл терпеливо ответила сама.

– Хорея Хантингтона тоже вписана в культуру. Когда-то это был нарратив о Божьей каре, об одержимости дьяволом. Теперь это история о дефектном гене, а однажды она преобразуется во что-то иное. Что касается генов, о которых мы ничего не знаем, то, понятно, я и сказать о них ничего не могу. Те же гены, которые описаны, они даны нам через посредство культуры.

Безмятежный ее ответ вызвал бурю. На этот раз председатель вмешался решительно – он был опытен в этих делах – и напомнил комиссии, что время у них ограничено и пора перейти ко второму пункту повестки дня. Есть предложение провести тринадцать встреч за двенадцать месяцев, после чего выдать рекомендации. А сейчас надо наметить приблизительные даты.

Во второй половине дня они собрались за длинным столом в Королевском обществе на первую пресс-конференцию; правительственный отдел по связям с общественностью окрестил их орган «Физика Британии». У них уже был свой логотип, выставленный на пюпитре, – веселенькая монограмма из букв Е, М и С 2 , насаженных на знак равенства так, что это напоминало неровную живую изгородь. Биэрд представил своих коллег, произнес несколько вступительных фраз и предложил задавать вопросы. Журналисты, угнетенные ответственностью задания и обидным отсутствием полемики, вяло сидели со своими блокнотами и диктофонами. Кто наберется смелости выступить против того, чтобы физиков стало больше? Вопросы были скучными, ответы – старательными. Предприятие, к сожалению, – вполне достойным. Вся затея выглядела, увы, слишком правильной. Зачем оказывать любезность правительству, расписывать это в красках?