Иэн Макьюэн - Солнечная

Когда он поделился этой догадкой с приятелями-биологами, они над ним посмеялись. Это древность, семидесятые годы, теперь пришли к единой точке зрения, не только в генетике – вообще в ученом мире. Ты ожесточился. Выпей еще стаканчик! Но что они знали о журналистах и о постмодернистах? Биэрд решил просто. Держись своих фотонов: нулевая масса покоя, нулевой заряд, никаких препирательств в человеческой плоскости. Его работа по искусственному фотосинтезу двигалась хорошо, в лабораторной модели солнечный свет уже эффективно расщеплял воду на водород и кислород. Человечество нуждается в новом, безопасном источнике энергии, и здесь он может принести пользу. Это – его спасение. Да будет свет!

При всей своей решимости он думал, что позор будет преследовать его многие годы. И чем же кончилось? Ничем. Его аватара исчезла. За ночь Биэрда сдуло с газетных страниц – его место занял скандал вокруг договорного футбольного матча, и началась медленно заживляющая амнезия. Первое время к его услугам мало обращались, но через четыре месяца он выступил с шестью короткими беседами об Эйнштейне по Всемирной службе Би-би-си. Исследовательская группа в Германии соблазнила его украсить своей фамилией ее фирменный бланк. Кембридж воспользовался случаем, чтобы сманить его из Импириал-колледжа; Импириал ответил козырем, предоставив ему еще двух сотрудников и еще больше денег. Заполучить его пожелал и лондонский Юниверсити-колледж, в качестве наживки присудив почетную степень; не пожелал отстать от него Калифорнийский технологический, и позвали к себе старые знакомые в Массачусетском.

Как великодушно было общественное мнение, как приятно действовал на ученый мир блеск нобелевской медали, как славно смазывались шестеренки механизма грантов!

К тому моменту, когда его такси, обогнув Трафальгарскую площадь, уткнулось в дорожную пробку на Стрэнде, он уже опаздывал на полтора часа с лишним. Прошло пять минут, никакого продвижения. Он вдруг понял, что последние четыре часа все его мысли вертелись исключительно вокруг задержки и собственного раздражения, но сейчас это безвылазное сидение в неподвижном автомобиле стало для него поистине невыносимым. Он просунул двадцатифунтовую бумажку в щель шоферу, отделенному от него перегородкой, вылез из машины вместе со своим багажом и покатил его в сторону отеля «Савой». Пешком он может опоздать еще больше, но ему было легче уже оттого, что он действует как человек, который спешит, а не просто думает о том, что спешит. К тому же тащиться с грузом, лавируя среди пешеходов и обгоняя их, это та разминка, о какой он мечтал не один год. Растрепанный, с перекошенным узлом пурпурно-красного галстука, в дорогом неглаженом шерстяном костюме и пальто, слишком жарком для нынешней английской зимы, кривобоко продвигаясь вперед, когда одна нога бодро шагала, а другая неуклюже подволакивалась, он прыгал кузнечиком по Стрэнду, этакий жирный мальчик с пружинной ходулей. Через минуту его напугал кинжальный укол в груди, где-то в самом низу левого легкого, меж забытых, редко посещаемых альвеол, и он сбавил шаг. Не стоит жертвовать жизнью ради собрания, каким бы важным оно ни было. Машины снова задвигались, и его освободившееся такси проехало мимо, пока он телепался к отелю.

В холле его поджидали два организатора конференции. Молодой забрал у него чемодан, а старик в блейзере, с посмертной маской вместо лица в пигментных пятнах, тяжело опиравшийся на трость, показал на свои часы и повел его вверх по лестнице.

– Все хорошо, – проскрипел старикан, с усилием вытаскивая свое тело из роскошного отельного гравитационного поля. – Мы переиграли порядок выступлений. Ваша речь через пять минут.

Биэрд выслушал его не без удовольствия, чувствуя себя рядом с ним моложавым и неприступным; было приятно ступать по толстому ковру, и боль в груди прошла.

Еще один официальный представитель, более молодой, но рангом повыше, по виду индус, распахнул перед ним легкие двустворчатые двери, за которыми их встретила разноголосица чайного перерыва. После ритуальных вежливостей – огромная честь, спасибо вам, мы вас так ждали, насчет опоздания можете не волноваться – этот молодой человек, Салил, чье имя Биэрд запомнил во время обмена мейлами, рассказал ему о том, какая его ждет аудитория: корпоративная публика, госслужащие, несколько университетских ученых и никаких журналистов.

Но Биэрд слушал вполуха, его взгляд, скользнув поверх плеча молодого человека в темном костюме, обшаривал холл с гомонящей толпой. На покрытых белыми скатерками столах в обрамлении высоких окон с видом на темнеющую Темзу стояли квадратные фарфоровые тарелки с горкой бутербродов – минимум хлеба, максимум деликатесов, совершенно восхитительные оладьи. Даже с такого расстояния он разглядел толстые розоватые ломтики копченой семги. Вокруг были искусно расставлены блюдечки с ломтиками лимона, этими желтыми ротиками, раскрытыми в завлекательной улыбке, но на них почему-то никто не обращал внимания. Нельзя сказать, что он хотел есть, скорее это была фаза, которую он сам определял как «предголод». Иными словами, он представил себе, как будет приятно через какой-нибудь час положить несколько таких бутербродиков себе на тарелку и жевать их, поглядывая на реку. А еще какое разочарование он испытает, если закуски унесут раньше времени, как только закончится перерыв, а это наверняка произойдет, когда придет его черед выступать. Лучше перестраховаться и съесть несколько бутербродов прямо сейчас.

А Салил продолжал вводить его в курс дел:

– Это консервативная публика – корпоративные инвесторы, не ученые, – так что желательно не слишком вдаваться в технические детали.

Разворотом плеча Биэрд дал понять о своем желании распорядителю, человеку, несомненно, тонкому и сметливому, и тот, протягивая ему белый конверт, воскликнул:

– Вам обязательно надо подкрепиться! А это ваше вознаграждение.

Через минуту Биэрд держал в руке тарелку, а на ней мясистые куски копченой семги с укропом и молотым черным перцем, проложенные тонкими ломтиками белого хлеба, девять увесистых тарталеток – число лишь потенциально опасное, поскольку он не обязан был смести всю партию. Но он смел, и довольно быстро, хотя и без большого удовольствия и даже не вспомнив о реке, поскольку какой-то тихий заика вознамерился рассказать ему о том, как сын сдавал экзамен по физике, а потом ему представился высокий сутулый мужчина с торчащей рыжей бородкой и неправдоподобно широко расставленными огромными глазами, в которых читалось обвинение. Джереми Меллон специализировался на городских проблемах и городском фольклоре. Биэрд, к тому времени приступивший к шестому бутерброду, задал напрашивавшийся вопрос: что привело Меллона сюда?