Иэн Макьюэн - Солнечная

Его сын вспоминал о том времени сейчас, сорок один год спустя, в пять часов пополудни, смурной после перелета, сидя в круглом зале бара в отеле «Камино Реал» в Эль-Пасо, штат Техас, в ожидании Тоби Хаммера. Когда официантка снова проходила мимо, Биэрд заказал еще скотча и вторую порцию соленых орешков. Под высоким витражным куполом американская и мексиканская речь разносилась эхом, сливаясь в сплошной гул, в котором нельзя было разобрать ни одного слова. Он вспоминал о том времени так, как вспоминает человек посреди долгого путешествия, когда оторванность от корней и скука, недостаток сна и сама рутина способны вызвать из ниоткуда случайные обрывки прошлого, обладающие реальностью наваждения. Он уже практически был там, вернее, здесь, в ресторане отеля «Рэндолф», в костюме и галстуке и белой рубашке, которую он неумело сам выгладил. Даже после стакана виски он был в состоянии воспроизвести фрагменты из мильтоновского «Света» – «…беспросветный мрак / Меня окутал; от мирской стези» – бла, бла, бла – «…закрыты для слепца / Одни из врат Премудрости навек» [16]. Он пустил в ход стихи, чтобы завоевать девушку, и вот ее уже нет на свете, два года как умерла от рака печени. Но стихи остались с ним. Он думал о том, что так и не познакомил Мейзи с отцом, не пригласил его в их чудесный приходской дом в Сассексе, оставил старика один на один с его тоской; наступали новые времена, и новое поколение, заносчивое, испорченное, бесстыжее, повернулось спиной к отцам, прошедшим войну, отмахнулось от них, коротко стриженных и опрятных и к тому же равнодушных к рок-н-роллу. Майклу Биэрду одного стакана не хватило, чтобы разбередить чувство вины. Он пил уже третий или четвертый. Он прождал уже больше часа. На улице сорок три градуса, а здесь, по ощущению, минус десять. Только выпивкой и согреешься. За последние годы он не впервые совершал это путешествие и не раз сиживал в здешнем баре. Лондон – Даллас – Эль-Пасо. В аэропорту он брал напрокат большой внедорожник, только такой и мог вместить его грузное тело. Потом он восстанавливал силы в этом баре или встречался с коллегами, перед тем как совершить трехчасовой марш-бросок вдоль мексиканской границы до Лордсбурга, штат Нью-Мексико. Сегодня Хаммер прилетает из Сан-Франциско. Из-за аномальной летней бури рейсы, пролегающие над Скалистыми горами, задерживались. Конечно, Биэрд мог уехать без него, но он предпочитал подождать. Он даже подумал, не заночевать ли здесь, чтобы утром увидеть доктора Юджина Паркса и узнать у него результаты анализов. Это был один из тех предрассудков, когда невозможно отказаться: старый американский эскулап Паркс, будьте уверены, произнесет клинический вердикт с подобающей нейтральностью незаинтересованного иностранца, без морализаторского подтекста, без тени обвинения или плохо замаскированного возмущения – всего того, что Биэрд был вправе ожидать от медиков-соотечественников. Вы можете одеться, профессор Биэрд. Боюсь, что нам надо обсудить ваш образ жизни. Мой образ жизни, хотелось ему ответить, пока, униженный, он кое-как влезал в одежду, состоит в том, чтобы подарить миру искусственный фотосинтез в промышленных масштабах. Если, конечно, мир с его склеротическим кредитным рынком позволит ему это сделать.

А вот и его напиток с вываливающимися через край кубиками льда – пример расточительного использования энергии в наглядной, прозрачной форме – и целый поднос орешков под слоем соли. Это было не в стиле доктора Паркса – выговаривать своим пациентам за их образ жизни. К тому же он симпатизировал проекту Биэрда и, свято веря в изменение климата, прикупил недвижимость в Ньюфаундленде, где, по его глубокому убеждению, через десять лет начнут разводить виноградники. Когда среднелетняя температура в Техасе установится на отметке пятьдесят градусов, можно паковать чемоданы и двигаться на север. Уже сотни, если не тысячи американцев, говорил он Биэрду, покупают землю в Канаде.

Когда Биэрд перекладывал кубики льда из нового стакана виски в уже опустошенный, оставив только один, на глаза ему попалось пятно на тыльной стороне руки, и он уставился на него так, словно оно должно было исчезнуть под его враждебным взглядом. Три года назад там впервые появилась какая-то отметина, и он долго собирался ее продиагностировать. Это оказался доброкачественный рак кожи, который легко свели с помощью жидкого азота. Через девять месяцев пятнышко снова появилось на прежнем месте, но выглядело оно уже несколько иначе, и он подумал, что на этот раз так просто не отделается. Он пустил дело на самотек, а между тем пятно разрослось и потемнело, превратившись в синевато-багровую кляксу с черными краями. Обычно он вспоминал про пятно в состоянии уныния. Тогда им овладевали малодушие и иррациональный страх – чувства, прежде ему неведомые. Где-то в офисе доктора Паркса лежит медицинская карта, а в ней хранится вся правда в виде отчета о биопсии. Его можно взять завтра, а можно сделать это на обратном пути. Больше всего Биэрда устроил бы такой вариант: пройти завтра общий осмотр, и чтобы ему при этом ничего не сообщили, ну разве что результаты анализа благоприятные. В Америке это можно устроить.

Он обещал позвонить Дарлине в Лордсбург, но сейчас особого желания не испытывал. На помосте в углу бара двое парней устраивались на стульях перед микрофоном. Один из них принялся настраивать электрогитару, чье резкое звучание с диссонирующими переходами воскресило стародавнее воспоминание. Да, эту женатую пару, будущих теологов, с которыми они тогда делили приходской дом, звали Гибсоны, Чарли и Аманда; религиозные и интеллектуальные, что было тогда не модно, они учились в Льюисе. Их бог, то ли из мистической любви, то ли совершая акт возмездия, послал им двойняшек, поражавших всех не только своим великанским ростом – в том далеком сорок седьмом году Биэрд вручил бы им соответствующий приз, – но и особенной природой: близнецы никогда не спали, а их идентичные пронзительные вопли, питавшиеся друг от друга, хотя чаще они включались синхронно, практически не смолкали; эти близнецы вместе распространяли по дому миазмы столь же устойчивые, как запахи карри от готовившегося на плите виндалу с креветками, и не менее промозглые, чем болотные испарения, как будто близнецов по религиозным соображениям держали на диете из гуано и мидий.

Юный Биэрд, работавший в спальне над первыми расчетами, которые его приведут к труду, чтобы не сказать халяве, всей его жизни, затыкал уши промокашкой и даже зимой держал окна открытыми. Приходя в кухню, чтобы сделать себе кофе, он заставал там супругов в той или иной стадии усугубления их персонального ада, взвинченных от недосыпа и взаимного отвращения, с черными кругами под глазами, как-то пытающихся поделить легший на их плечи непомерный груз, в том числе с помощью молитв и медитации. Изгнанию злых духов в просторных коридорах и жилых комнатах в георгианском доме мешали десятки металлических и пластиковых агрегатов для современного ухода за детьми. Ни Гибсоны-старшие, ни Гибсоны-младенцы не выражали радости по поводу собственного или их общего существования. Да и с чего бы? Биэрд поклялся себе, что никогда не будет отцом.