Татьяна Догилева - Жизнь и приключения Светы Хохряковой

Еще мне подарили кучу прекрасных подарков: вышитые салфеточки, маленькие корзиночки, домашние пироги, самодельные покрывала самого разного назначения и другие вещицы, применения которых я не знала.

Минут пять я кайфовала и восхищалась собой мол, надо же, какая я расчудесная, талантливая и великая, а потом мне стало стыдно.

Лица у женщин были такие открытые и наивные, они так искренне благодарили меня за своих детишек и готовы были все для меня сделать – предлагали убираться в моем домишке, готовить для меня специальную еду, потому что узнали, что «у сеньоры Пепы болит живот от их обычной еды», звали пожить в их домах или свозить в «красивые места». А я была агентом «Камина Хусто» и блестяще выполнила задание – «внедрилась».

Мне дико захотелось опять стать Светланой Хохряковой и вернуться в Ежовск. Горло сдавило спазмом, и чтобы не разрыдаться, я начала поглощать кофе чашку за чашкой. Народ примолк и облегченно вздохнул, только когда я остановилась после шестой порции крепчайшего кофе, потому что меня замутило.

Я попросила у Кончиты воды, выдула всю бутылку, немного пришла в себя и заговорила:

– Мои дорогие сеньоры, я очень благодарна за вашу любовь, но, пожалуйста, больше ничего не дарите и не хвалите, на меня это плохо действует. Вспомните – еще недавно я была сумасшедшей, думаю, что болезнь притихла, но не ушла. Эмоциональные всплески мне вредны.

Женщины расстроились, повесили головы, завздыхали, но не разошлись.

Одна робко произнесла:

– Ну нет так нет.

Это была мама Ракель – хвоста крокодила.

– Что – нет, сеньора мама Ракель? – нелепо построила я фразу.

– Мы-то пришли просить вас повторить спектакль. Многие не видели, да и мы не успели насладиться как следует. Ракель плачет – так скучает по вашим занятиям… Но если здоровье сеньоры не позволяет…

– Позволяет! – радостно заорала я. – Будем играть, сколько хотите, а потом новый поставим, еще лучше!

И тут воцарилась всеобщая радость. Появились дети-артисты, которые, видимо, прятались в ожидании важного решения, завизжали от восторга, запрыгали вокруг, и все мои духовные терзания сразу испарились, потому что я занялась привычным делом.

– Мой домик слишком мал для хранения кукол и декораций, поэтому не могли бы вы попросить мужчин построить длинный сарай?

– Построят, что скажете, сеньора Пепа! А мы можем помочь с шитьем!

– Нет, главное – сарай. С остальным мы справимся!

Так началась изумительная жизнь. Рано утром я торговала с Фаробундо овощами, причем Пепа-2 отдыхала, потом Фаро оставался за прилавком, а я шла руководить строительством сарая, потом обед и отдых, а после прибегали ребятишки. Я занималась с ними. Мы даже готовились делать настоящих кукол из папье-маше, а пока лепили из пластилина что кому вздумается. Потом репетиции «Поросят» и вечером – представление. Оно проходило с неизменным успехом. Все были довольны и счастливы.

Владелицы кафе меня просто обожали, потому что после спектакля зрители неизменно усаживались за столики посудачить.

Приехала из деревни Теа с Берналито. Оба были как с картины – красивые, счастливые, здоровые. Старший Берналь пытался казаться строгим и деловым, но каждую свободную секунду бежал к малышу. Это было трогательно и забавно.

Теа посмеивалась:

– Плохой из него теперь работник.

Я побаивалась, что он начнет подсылать ко мне новых беременных, но этого не случилось.

У меня потихоньку скапливались деньжата: немного от торговли, немного от родителей детишек, с которыми я занималась, – они давали, а я не отказывалась – и большая часть от владельцев кафе, которым я обеспечивала вечернюю заполняемость их заведений.

До билета в Голландию было, конечно, далеко, но я уже запросто могла добраться до посольства в Корунда-Сити. Это чисто теоретически, конечно. А на практике я не была уверена, что хочу возвращаться на Родину.

Совершенно не понимала, что меня может там ждать. В местных газетах ни слова не писали о России, как будто и не было такой страны вовсе.

Америка, Корунда, Долина Соматэ. Ситуация обостряется, Корунда ввергнута правлением Хуана-болвана в хаос, сам президент прячется и от своих, и от американцев в какой-то секретной резиденции и т. д. и т. п. Так что и в Корунду соваться страшновато, если даже допустить, что «Камина Хусто» забыла про меня.

Ничего я придумать не могла и продолжала жить своей новой жизнью, которая мне в общем-то нравилась.

Сарай достроили, внутри все было так, как мне хотелось. Места для хранения кукол и реквизита, длинные столы для занятий и площадка для репетиций. Дети мечтали о новом спектакле, и я стала подумывать о «Буратино», но уже с настоящими тростевыми куклами.

Работа предстояла долгая и серьезная, но я была к ней готова и даже рада. Чтобы не ломать голову о своей дальнейшей жизни, решила жить сегодняшним днем, а там – будь что будет. Но на самом деле я так не умею. Не привыкла, чтобы все спокойно и благополучно. Меня потихоньку стала грызть гордыня, очнулась я, только когда стала ощущать себя чуть ли не Матерью Терезой, которая облагодетельствовала местное население.

Милые добрые люди, изголодавшиеся по нормальным радостям, и счастливые родители, гордые тем, что их детишки «занимаются на артистов», так уважительно ко мне относились, что я немного сбрендила и стала поглядывать на всех снисходительно.

Однажды, когда Кончита в кафе не сразу бросилась ко мне, а задержалась с другими клиентами, я раздраженно встала, обиженная ушла в свой домик и стала там материться. Видно, я делала это вслух и по-русски, потому что у Кончиты, возникшей в дверях с подносом, на котором стояла чашка кофе, были круглые от изумления глаза:

– Ты вспомнила голландский? Память возвращается? Я не знала, что врать.

– Похоже, немного возвращается. Какие-то словечки. Мне кажется, это из какой-то роли, роли очень плохой и гадкой женщины, способной только ругаться.

– Ты играла таких плохих женщин?

– Чего я только не играла… Во всяком случае, мне так кажется…

– Ах, Пепа, как прекрасно, что ты начинаешь вспоминать. Я схожу в церковь и помолюсь Святой Деве, чтобы выздоровление шло побыстрее.

И светлая душа Кончита, поставив поднос с чашкой на стол, бросилась меня обнимать и целовать. Боже! Как же мне было стыдно! А тут еще Кончита стала просить, чтобы я повторила голландские слова, которые вспомнила.

– Не буду! – твердо заявила я.

– Почему?

– Не хочу, чтобы первыми словами моего родного языка, которые ты услышишь, были такие отвратительные слова! Вот вспомню что-нибудь хорошее, тогда скажу!

– Обещаешь?

– Обещаю. Только ты никому не говори, что я начала вспоминать голландский. Пусть это будет нашей тайной!