Александр Щёголев - Как закалялась жесть

Руслан остался.

Едва Эвглена Теодоровна принялась отзваниваться по накопившимся звонкам, в ее кабинете раздался звуковой сигнал — со Второго этажа. Давно она не слышала этого звука: тетя Тома обычно спускалась сама, когда случалось что-то экстренное. Тревожную кнопку, очевидно, нажал Саврасов, кто же еще… Неужели еще что-то стряслось?

Невозмутимость осыпалась с Купчихи, как лепестки с увядшей розы. Она помчалась наверх чуть ли не вприпрыжку…

Как только труп тети Томы уносят, я немедленно принимаюсь за дело.

Мне нужно оружие. Похоже, настает время вооружиться; и я буду вооружен. Наконец-то я получу в руки настоящий боевой инструмент, не сравнимый, к примеру, с полуигрушечными ножами, которыми зарезали двух местных баранов.

Времени впритык. Эвглена или повар могут вернуться в любой момент…

Музыкант по имени Долби-Дэн лежит тихо, не разговаривает. Один лишь раз попросил судно; я подал, — и вся беседа. О чем бедолага думает? Что хорошего вспоминает?

Жалко студента. Гитарист без рук — это действует, особенно на того, кто понимает душу музыканта. Вспоминается почему-то Виктор Хара — гитарист со схожими травмами, замученный чилийской солдатней. Однако жалость не помешает мне, не остановит мою единственную оставшуюся руку…

Процесс изготовления «струны» продуман мною до мелочей.

Я, не спрашивая разрешения, вынимаю из чехла роскошный «Хохнер». Студент косит затуманенным глазом, но никак не проявляет недовольства. Его поведение и его состояние — вовсе не героизм и не уникальный самоконтроль. Честно говоря, повидал я и не такое в этих стенах. Это, скорее, начало психического расстройства; парень совершенно дезориентирован, мозг отвергает произошедшее, замещает страшную реальность какими-то безобидными фантазиями… Немецкая гитара хороша, но мне нужна не она. Несколько секунд я разглядываю струны, выбирая между 3-й снизу (соль) и 4-й (ре). Обе — в оплетке, это очень важно, но одна потоньше, другая потолще. Откручиваю колок и вынимаю третью — ту, что потоньше.

Действую рукой и зубами (а чем еще?).

Обычно в качестве рукоятки используют штопор. У меня нет такого богатства, зато есть чайная ложка, припасенная с ужина. Накручиваю на нее один конец струны. Обматываю все это дело скотчем, найденным в кладовке у Томы. Рукоятка готова. Скотч я не жалею, использую весь рулончик, — а сверху еще лейкопластырем. Проблема в том, что если струну напрямую, без защиты, крепишь к рукоятке, между пальцами в момент стираешь всю кожу. Я обычно ставил резиновую оплётку. Пластырь — не лучшая замена, но другого средства под рукой нет…

Теперь — боевая часть. На другом конце привязывают груз (чаще всего гирьку), в моем же случае отлично подойдет статуэтка стойкого одноного солдатика. Груз должен быть не менее 50 грамм, а здесь — литой чугун, раза в полтора весомее. Просто супер.

Как же пригодился мне твой издевательский подарок, возлюбленная Эвглена!

…Провозился чуть дольше, чем рассчитывал, но в срок уложился. Никто меня не засек, не поймал.

Засовываю гитару обратно в чехол. Затем пробую оружие: зажимаю ложку в пальцах, пропустив струну между средним и безымянным, и осторожно делаю «восьмерку» — перед собой, сбоку… и тут же целую грузиком пол.

Идиот! Если ноги у тебя ополовинены, до фигур ли высшего пилотажа? Тогда я кручу «восьмерку» над головой, параллельно полу… раскручиваю, раскручиваю до предела… тонкий свист ласкает уши… просто идеально.

Ловлю чугунного солдатика в кулак…

Организм вспомнил, как это делается! Моторика работает! Ха-ха, девчонки, ждите!

Было время, я разбивал бутылки даже без грузика, самой струной.

Наконец последнее, что осталось. Раньше я прятал эту штучку в рукаве, прикрепив ее нитками, и лишь в особых случаях брил левую руку. Зачем брил? Затем, что если намотать струну на руку, а потом снять, — эффект эпилятора гарантирован. В нынешних условиях побрить единственную целую конечность я не имею возможности, так что придется поискать другой вариант.

Изготовленную «струну» я обматываю вокруг талии, поверх майки. Грузик и рукоятку затыкаю за резинку бриджей. Надеваю рубашку. Нормально: и размотать недолго, и когда носишь — незаметно. Правда, насчет быстроты — это когда у тебя есть обе руки… Ладно. Теперь придется носить рубашку, не снимая.

Певец, закрыв лицо забинтованными обрубками, беззвучно плачет; слезы текут по его красивому бледному лицу, впитываются в бинт… Я смотрю на него и думаю: как ни жаль мне этого парня, но выживет из нас двоих только один. Выбор жесток.

Вдруг подает голос Алик Егоров, забытый и нами, и нашими мучителями:

— Я видел, кто это сделал…

Подползаю к нему.

— Чего-чего?

С трудом повернув голову, он мне подмигивает:

— Ловко у тебя получается… вжик-вжик… ты ведь отомстишь?.. за меня…

— Если ты мне кайф не сломаешь.

— Не боись, не сломаю… Позови… этих. Я видел… кто прикончил их бабку…

— Звать-то зачем?

— Сос… кучился…

Эвглена Теодоровна взорвалась, как свето-шумовая граната:

— В чем дело, Саврасов?

— Все вопросы к нему, — показал урод на Алика. — Может, человек бредит, а может, решил помочь следствию.

— Я видел… ночью… кто убил тетю Тому… — сказал тот, улыбаясь. — Проснулся от боли…

Лучше бы не улыбался — сошел бы за нормального.

— И кто же?

Вместо ответа он поиграл язычком во рту. Удивительно похабное зрелище, если умеешь. Парень умел.

— И что сие означает? — осведомилась Эвглена.

— Хрен, — объяснил он.

— Правильно ли я поняла? Ты видел убийцу, но имя его не назовешь.

Он закивал, сияя. Она потемнела ликом.

— А если снова под нож, — сказала она. — Прямо сейчас.

— Катите колесики… Все для тебя… мадам…

— Язычок поганый отрежу.

— Стану… немым… спрашивай потом… у немого…

— На самом деле, конечно, начну с гениталий, — предупредила она.

Он хрипло закашлял — засмеялся.

— Я… бесполый…

— И без наркоза!

— Я… мертвец… ничего не чувствую…

— Так, — она огляделась, словно ища поддержку. Уродец уже забрался на свою койку и сидел там, изображая, что лично его эта ситуация не касается. Музыкант что-то напевал, вытирая слезы обрубками рук.

— Укол сделаю — все выдашь. Психохимию и мертвец почувствует.

— Отлично… кайф словлю… напоследок…

— Я еще вернусь, наглец — пообещала Эвглена Теодоровна. — С дочерью. Пусть поучится, как языки таким ничтожествам развязывать.

Она вышла, аккуратно закрыв дверь.

— I’ll be back, [15] Я вернусь (англ.) — сказал Алик Егоров, подражая Терминатору, и хрипло закашлял.

Понедельник в этом доме был не самым тяжелым из дней. Наибольшая операционная нагрузка обычно приходилась на субботу-воскресенье, так что понедельник мог бы сойти за выходной.