Александр Щёголев - Как закалялась жесть

Впрочем, чужая глупость никого не касается, если она хорошо оплачена. До того, как появился покупатель на головы, их приходилось попросту выбрасывать.

Елена, кстати, из любопытства начинала читать ту книжку про тенятников, но бросила. Противно стало. Физиологии ей и в «студии» хватает. Кроме того, хоть бы один симпатичный герой был, а то всё маньяки, людоеды, ведьмы, да борцы с этой нечистью, которые ничем от своих оппонентов не отличаются…

Уложились в полчаса. Остатки сложили в пластиковый мешок, чтобы потом отнести на Нулевой этаж.

Два десятка заполненных контейнеров плюс пластиковый мешок с требухой — вот и все, что осталось от Алика Егорова.

Ох и разбередил Неживой мне душу своим разговором! Про брата, про мать… особенно — про мать. Зачем бывший мент наводил обо мне столь подробные справки — отдельная загадка, которая когда-нибудь разрешится сама собой, я это чувствую, но воспоминания, наполнившие меня после его ухода, как дрожжи разрыхляют и вспучивают мозг. Не взорваться бы…

Воспоминания делают меня слабее.

Брат у меня и вправду моряк, закончил Арктическое училище в Питере. Без работы на берегу не сидит. Дослужился до боцмана. В Москву приезжает редко и неохотно — наверное, не может простить этому городу свое сиротское отрочество. Все-таки ему уже четырнадцать было, когда мама со строительных лесов навернулась; он и понимал тогда гораздо больше меня, да и маму куда лучше помнил. Едва школу закончил — удрал от нас с бабкой, фактически оставив мне московскую квартиру…

Ради этой проклятой квартиры, мама, собственно, и пошла работать на стройку (в советские времена это был один из способов получить жилплощадь). Строили Юго-запад Москвы, сносили старое Тропарево-Никулино, тянули проспект Вернадского… там же мы и поселились. Мать не была замужем, поднимала нас в одиночку. О папаше, которого мы никогда не видели, так и не рассказала, впрочем, утверждала, что отец у нас с братом один. А погибла она так глупо, что до сих пор выть хочется. Работала на лесах — всего-то на третьем ярусе! Незакрепленные доски в настиле вывернулись под ногой, соскользнули — она и провалилась, да так неудачно, что попала в дырку с лестницей между первым и вторым ярусами… в общем, судьба. Или — не судьба.

«Хулиганка», о которой упомянул Неживой и которая едва не опустила меня на шхеры, случилась, когда мне было пятнадцать. Забрались мы с пацанами в «Высотник», то бишь Дом культуры строителей, — вернее, в краеведческий музей при Доме культуры… тьфу, глупейшая была затея! Неохота вспоминать… В общем, как раз после той истории я начал взрослеть: закончил школу и попытался поступить в Строгановку, в высшее художественно-промышленное училище. Не попал, естественно. Тогда пошел в среднее специальное, учиться на художника по металлу, благо там рисунок не сдают (но рисовать все равно надо уметь). Подозреваю, в училище меня взяли исключительно из-за фамилии, да еще из-за того, что парень был сильный. «Художник по металлу» — это ведь, собственно, кузнец… Потом в течение восьми лет я ковал решетки, решетки, решетки, — каминные, оконные, для заборов и балконов, — а еще делал цветы (кованые), декоративные ручки, скобки, люстры… пока меня не сожрала Эвглена Зеленая, одноклеточная ценительница прекрасного.

Психологией увлекся где-то на пятом году рабочего стажа, когда в фирму «Ажур» перебрался. Любопытный факт: с течением времени почти каждый художник проявляет интерес к психологии. А психологи и психотерапевты, соответственно, рано или поздно начинают потихонечку рисовать или лепить, — вот такая инверсия. Не знаю почему, но это происходит. Вероятно, художники однажды задумываются, как воздействуют на людей их творения, в частности, какие эмоции вызывают те или иные цвета и сочетания цветов… а психологов, думаю, к самостоятельному художественному творчеству подвигает широкое использование графических методов диагностики. Цели у тех и у других похожи: получить еще б О льшую власть — над зрителями, над пациентами… В моем случае было так: с детства я любил смотреть на огонь (может, потому и пошел в кузнецы). Работая в кузнице, наблюдая за жизнью огня и восхищаясь, как причудливо меняется цвет металла, я вспоминал гипнотизеров, которые используют блестящие предметы для концентрации чьего-либо внимания. Этот образ цеплял меня все чаще, пока наконец я не начал покупать и почитывать брошюрки, в изобилии лежащие на книжных лотках…

Хоть в чем-то мне в жизни повезло.

Коварство и любовь идут по жизни об руку, сказал давеча Неживой.

Если б не мое дилетантское увлечение психотехнологиями, хрен бы я приручил этого малолетнего монстра, который сейчас убирает наш этаж…

…Елена сухой шваброй подметает пол в палате. Она уже привела в порядок кровать, на которой умирал Алик Егоров (сменила матрац и белье), а до того — вымыла операционную. Короче, заняла место павшей тети Томы. Мурлычет что-то себе под нос, подпевая телевизору.

Музыкальный канал транслирует концерт модного коллектива «Глиста чухонская». Судя по названию, группа родом из Карелии, откуда-нибудь из Олонца. Под нескончаемое техно танцует кордебалет. Синюшные тела извиваются на сцене и летают на пилонах. Ультрафиолет искажает цвета костлявых танцовщиц… Елена заинтересованно поглядывает на экран. Неужели ей нравится?

Она вдруг пытается повторить пару-другую танцевальных па, увиденных по телевизору. Получается недурно: вращение, высокий батман, снова вращение. На лице ее — короткий миг восторга; швабра в руках — вместо партнера…

А ведь во многом Елена ребенок, думаю я. Просто ребенок. Любит блеск и танцы. При этом кое-что умеет: в элитной школе учат основам хореографии. Движения ее быстры и свободны. Хорошая растяжка, характерное переступание… Я много месяцев наблюдаю за ней, давно оценил и пластику ее, и реакцию (как ловко она подхватила позавчера стойку от капельницы, опрокинутую Аликом!). Из Елены получился бы хороший боец, если чуть подправить бабскую манеру двигаться. Вот она вильнула бедром и не присела — не привычна к ударным техникам. Тогда как уход, например, от удара ногой включает в себя обязательный присест…

Я, глядя на нее, привычно стараюсь скопировать выражение ее лица. Мое дело — не моторику ей подправлять, а мысли. Она, заметив мой взгляд, улыбается мне в ответ. Я улыбаюсь ей.

Раппорт (он же контакт) установлен.

— Елена Прекрасная… — говорю.

— Все смеетесь?

Она устало опирается на черенок швабры. Пауза в работе.

— Я?! Смеюсь?! Никогда я не позволяю себе смеяться над людьми, подобными тебе. Бывает, что мой плач принимают за смех… ( Я действительно пускаю по щеке слезинку, это несложно. ) Я бы гордился такой дочкой — в другом месте и в другой жизни. А так… Мне больно — за себя, за тебя, за нас…