Александр Щёголев - Как закалялась жесть

— Понтово! Йесс?

Елена содрала с руки перчатку и провела пальцем по его забрызганной красными капельками щеке:

— Что понтово, медвежонок?

— Все понтово, что в кайф.

Он был, по обыкновению, краток, но емок…

…Когда позвонил посредник, обещанный полковником Неживым, товар был уже спущен вниз, в кабинет Эвглены Теодоровны.

Новая знать благополучно обживалась во дворце страданий.

— Теперь-то ты можешь все рассказать? — говорю я Эвглене.

Она долго молчит. Наконец рожает:

— Могу.

Она уже не плачет, и совершенно зря. Если долго оплакивать себя, целеустремленно обезвоживая организм, — возможно, не пришлось бы просить супруга сыграть роль Отелло.

— О чем ты хочешь спросить, Саврасов?

— Да хотя бы куда вы деваете все то, что от нас отрезаете.

Опять молчит.

— На что пошли мои ноги? — почти кричу я. — А моя рука?!

— Ты уверен, что хочешь это знать?

— А что еще мне, по-твоему, остается хотеть? Я понять хочу! Я даже жить хочу меньше, чем понять!

— Человека продать по частям выгоднее, чем целиком… — задумчиво произносит она.

— Я надеялся, что ты еще раз мне это напомнишь.

— А что? Здравая идея… Крамской, когда услышал это, подбрасывал меня на руках от восторга.

— Крамской?

— Мой первый муж.

— Школьный учитель биологии?

— О, ты в курсе.

— Обожаю мезальянсы.

— Он молодой тогда был… всего на шесть лет меня старше. Он, кстати, и нашел первых клиентов… и бизнес на самом деле — он организовал…

— А товар? Кто нашел первый товар?

— А что — товар?

— Да просто твои якобы сгинувшие в тайге родители — удобная сказка.

— Ах, вот вы о чем с Виктором Антоновичем так долго беседовали.

— Он мне ничего не рассказал. Он как бы не имеет права вмешиваться в нашу с тобой семейную жизнь. Чрезвычайно деликатный человек.

— Да, Виктор Антонович докопался до правды. «Верноподданный князь» — так его за глаза называли. Он тогда, хоть и капитанчиком был, у первого лица в питерском ФСБ в услужении состоял… кем-то вроде нештатного денщика… Интересно, кто теперь его король?

— В чем эта ваша правда?! Ответишь ты на мой простой вопрос?

— Правда в том, что Крамской меня обманул. Мои несчастные родители ему понадобились совсем не для того, что их продавать. Он был душевнобольной, он уже тогда совсем с рельсов съехал…

Я свирепею. В глазах краснеет от ярости. Я колочу обо что-то рукой. Эвглена вдруг орет от боли; наверное, я попал, куда надо.

Из операционной выскакивает Елена, заглядывает в палату, секунду глядит на нас.

— А, семейная сцена…

И нет ее.

— Кому и зачем ты продаешь человечину?! — киплю я, с трудом контролируя себя.

— Вы прекрасны во гневе, мой рыцарь, — пытается она улыбнуться. — Ну хорошо… если ты настаиваешь…

Она мне рассказала.

Я выслушал.

Я сам этого хотел, кретин…

Злость, агрессия, — где вы? Гроздья гнева повисают сосульками на моей встопорщенной щетине. Три дня уже не бреюсь… плевать. Теперь на все плевать. Жажда истины сменилась другим сильным чувством — безразличием.

Я думал, жизнь моя поделилась на две неравных части девять месяцев назад — в момент нашей с Эвгленой встречи на том бездарном вернисаже. Оказалось, ошибался. Жизнь моя раскололась только сейчас.

— А почему не бомжей? — вяло откликаюсь я. — Брала бы отбросы. То, что и без тебя бы сдохло. Почему — мы? Зачем эта… — обвожу пространство рукой, — …эта чистота?

— Мои покупатели как раз за чистоту и платят. Это называется — санитарные гарантии. А бродяг, если б хотели, они могли бы и сами в употребление пускать.

— Да ну, не может быть. Бред же! Эвочка, все это бред.

— Скорее, фантастика, — вдруг вступает в беседу забытый всеми Долби-Дэн.

Я подползаю к его кровати.

— О чем ты, малыш?

— О сюжете. Я, признаюсь вам, фанат всего ненормального. Я смотрел много фильмов, прочитал чертову кучу книг, но то, что она тут нагородила, не укладывается ни в одну известную мне сюжетную схему. Отсюда с большой вероятностью следует, что сюжета такого не существует вовсе. Ибо искусство куда больше отражает жизнь, чем жизнь искусство. Я хочу сказать, что если чего-то нет в книгах, то этого наверняка нет и в реальной жизни.

Надежда, как обморок, едва не валит меня с ног.

— Ты считаешь, что моя жена…

— Вариант один. Она психически больна и при этом обладает мощными парапсихическими способностями. Поглотила наше с вами сознание, включила нас в свои видения, и теперь мы тщетно пытаемся выбраться. Барахтаемся, думаем, что погибаем, а на самом деле лежим себе где-нибудь — целехонькие и здоровые.

— Так. Второй вариант?

— Все то же самое, но больны, простите, вы.

Я болен?

Похоже на то. Ощущение сделанности, иллюзорности всего, что меня окружает, преследует меня с первых недель пребывания в этой тюрьме. Уходит, снова приходит…

— Правильно делаете, что не верите, — говорит Эвглена. — Если б поверили — молили бы о последней в этой жизни милости, как я вот Саврасова. Но, мальчики мои, не хочу вам лгать. Моя дочь реальна. Она реальна, мои дорогие.

— Молчали бы, — грубит музыкант. — Личный пример — лучшая форма агитации, это еще большевики знали, дезертируя с фронтов Первой мировой. Почему бы вам СВОИ части тела не скармливать боярским псам?

— Личный пример? — Эвглена страдальчески смеется. — Извольте, — она вытаскивает из-под простыни ногу и показывает культю. — Вот тебе агитация… А теперь посмотри на свои руки, студент. Внимательно посмотри. Твои чудесные длинные пальцы — за каким чертом надо было их состригать?

— Да-да, за каким! За каким, поясните!

— А за таким, глупыш, что с полгода назад знаменитая сука нашего дорогого вице-президента ощенилась. У второго лица государства — время приятных хлопот. Как не побаловать совсем еще маленьких «друзей» игрушками, продлевающими собачью жизнь и укрепляющими их здоровье?

— Маразм! — студент срывается на фальцет.

— Саврасов, ты-то чего замолчал? Для тебя ведь старалась.

— Да подождите! — музыкант не унимается. — У меня было два жутчайший дня, башня работает с большими временными задержками, но даже я понимаю, что в ваших фантазиях нет ни вкуса, ни гармонии!

— Саврасов, угомони мальчишку. Давай поговорим. Подойди ко мне, Саврасов… дай мне руку…

Я и вправду не вмешиваюсь в эту внезапную перепалку. Сделанность нарастает, распухает огромным волдырем. Где хирург, который выпустит гной? Все местные хирурги обернулись поварами, обслуживающими — не Больших Дядей, нет! — всего лишь их четвероногих любимцев…

Даже не поварами, а мясниками.

Если поверить Эвглене, то ампутанты шли на корм для собак, владельцами которых были особо важные персоны с особо толстой мошной. В сыром виде, что очень важно. Мясцо, сахарные косточки… Особый смак, особая польза, — когда жертва еще жива, вот почему нас сохраняют живыми. После «аккорда», сказала Эвглена, мясо теряет в сортности… впрочем, совсем отказаться от «аккордов» пока нет возможности…