Рэй Брэдбери - Душка Адольф

Гитлер давился и шипел. Язык его вывалился наружу. Наконец, рванувшись, он высвободился и взорвался:

— Да! Да, чтоб тебя черти побрали! Побрали, зажарили и сожгли! Ты посмел поднять руку на фюрера! Митинг! Да! Он должен быть в фильме! Мы должны устроить этот митинг снова! Самолет! Как он садится! Длинные проезды по улицам. Белокурые девушки. Очаровательные белокурые мальчики. Стадион. Лени Рифеншталь! Из всех сундуков, со всех чердаков во тьму взмывают тучи черных повязок, они летят в атаку, сражаются и побеждают. Да, да, я, фюрер, буду стоять на митинге и диктовать условия! Я… я…

Он уже вскочил на ноги.

Толпа на автомобильной стоянке кричала.

Гитлер повернулся к ним и выбросил руку вперед в нацистском приветствии.

Режиссер, аккуратно прицелившись, ударил кулаком прямо в нос немца.

И тут же в кафе, визжа, крича, толкаясь, пихаясь и падая, ворвалась толпа.

На следующий день в четыре они поехали в больницу.

Старый продюсер вздыхал, сгорбившись, закрывая рукой глаза:

— Зачем, зачем, зачем мы едем в больницу? Навестить это… чудовище?

Режиссер кивнул.

Старик издал стон.

— Безумный мир. Сумасшедшие люди. Никогда не видел, чтобы так кусались, пинали, били. Эта толпа чуть не прикончила тебя.

Режиссер облизал распухшие губы и осторожно потрогал пальцем наполовину заплывший левый глаз.

— Я в порядке. Главное, я взгрел этого Адольфа, о, как я его взгрел. А теперь… — Его спокойный взгляд уставился вперед. — Пожалуй, я еду в больницу, что бы покончить с этим делом.

— Покончить, покончить? — Старик с ужасом по смотрел на него.

— Покончить. — Режиссер медленно повернул машину за угол. — Вспомни двадцатые, Арч, когда в Гитлера стреляли на улице, но всегда промахивались, когда его били, но не забили до смерти, или когда он вышел из пивной за десять минут до взрыва бомбы, или когда в сорок четвертом в комнате для совещаний взорвался портфель с бомбой, а он уцелел. Он всегда был словно заколдованный. Каждый раз кирпич падал мимо. Так вот, Арчи, больше никакого колдовства, никаких чудесных спасений. Я еду в эту больницу, и когда этот недоделанный статист выйдет оттуда и его встретит ликующая толпа фрицев, я сделаю из него сопрано на всю жизнь, будь уверен. И не пытайся остановить меня, Арч.

— Да кто тебя останавливает? Двинь ему по яйцам и за меня тоже.

Они остановились перед больницей и тут же увидели, как вниз по лестнице с криком несется один из ассистентов — растрепанный, с безумными глазами.

— Черт, — произнес режиссер. — Ставлю сорок против одного, что нам опять не повезло. Спорим, этот парень сейчас скажет…

— Похищен! Исчез! — кричал ассистент. — Адольфа увезли!

— Сукин сын.

Они обошли кругом пустую больничную койку; даже пощупали.

В углу стояла медсестра, в отчаянии заламывая руки. Ассистент бессвязно лепетал:

— Их было трое, трое мужчин.

— Замолчи. — От одного взгляда на белые простыни у режиссера наступила снежная слепота. Заставили силой или сам пошел?

— Не знаю, не могу сказать, да, он все время толкал речи, пока они уводили его с собой.

— Толкал речи? — вскричал продюсер, хлопнув себя по лысине. — Господи, мало того что в ресторане с нас взыщут за поломанные столы, да еще Гитлер, возможно, взыщет с нас за…

— Обожди, — режиссер подошел к ассистенту и пристально посмотрел на него. — Ты говоришь, их было трое?

— Трое, да, трое, трое, точно трое.

В голове режиссера вспыхнула маленькая сорокаваттная лампочка.

— У одного из них квадратное лицо, мощный подбородок, мохнатые брови?

— Откуда вы… да!

— Другой такой маленький, тощий, как обезьянка?

— Да!

— А третий такой большой, я имею в виду жирный, обрюзгший?

— Откуда вы знаете?

Продюсер удивленно моргал, глядя на них.

— Что тут происходит? Что за…

— Дурак дурака видит издалека. Хитрец хитреца — тоже. Пойдем, Арч.

— Куда?

Старик все глядел на пустую кровать, словно ждал, что Адольф вот-вот снова материализуется.

— В машину, быстро!

Выйдя на улицу, режиссер достал с заднего сиденья машины справочник актеров немецкого кино. Он пролистал имена характерных актеров.

— Вот.

Продюсер посмотрел. В его голове загорелась та же сорокаваттная лампочка.

Режиссер пролистнул еще несколько страниц.

— И вот. И наконец, вот.

Они стояли на холодном ветру возле больницы, и порывы ветра переворачивали страницы, пока они читали подписи к фотографиям.

— Геббельс, — прошептал старик.

— Актер по имени Руди Штайль.

— Геринг.

— Свиной окорок по имени Грофе.

— Гесс.

— Фриц Дингле.

Старик захлопнул книгу и закричал в пустоту:

— Сукин сын!

— Ори громче — будет смешнее, Арч. Смешнее и громче.

— Ты хочешь сказать, что прямо сейчас где-то в городе трое безработных тупиц актеров прячут Адольфа, держат его, может быть, ради выкупа? И что, мы будем платить?

— Мы хотим закончить фильм, Арч?

— Боже мой, я не знаю, столько денег уже потрачено, столько времени и… — Старик содрогнулся и закатил глаза. — А что, если… ну, в смысле… что, если им не выкуп нужен?

Режиссер кивнул и улыбнулся:

— Ты хочешь сказать, а что, если это начало Четвертого рейха?

— Вся немецкая шелуха сама упаковалась бы по кулькам и заявила о себе, если б они только знали, что…

— …что Штайль, Грофе и Дингле, они же Геббельс, Геринг и Гесс, снова на коне вместе со своим тупицей Адольфом?

— Безумие, кошмар, ужас! Такого не может быть!

— Никто никогда не думал, что можно перекрыть Суэцкий канал. Никто никогда не думал, что можно высадиться на Луну. Никто.

— Что же нам делать? Ждать невыносимо. Придумай же что-нибудь, Марк, придумай, придумай!

— Я думаю.

— Ну и…

На сей раз лицо режиссера озарилось светом стоваттной лампочки. Он втянул в себя побольше воздуха и разразился ослиным гоготом.

— Я помогу им все организовать и выступить, Арч! Я гений! Пожми мне руку!

Он схватил руку продюсера и начал ее трясти, плача от смеха так, что по щекам его бежали слезы.

— Ты что, Марк, на их стороне? Ты хочешь помочь им создать Четвертый рейх?

Старик недоверчиво отступил.

— Не бей меня, лучше помоги. Припомни, Арч, припомни. Что наш душка Адольф говорил за обедом, и забудь о расходах! Ну что, что?

Старик вдохнул, задержал воздух в легких, а затем с шумом выдохнул, и лицо его наконец озарилось мгновенной вспышкой.

— Нюрнберг? — спросил он.

— Нюрнберг! А какой сейчас месяц, Арч?

— Октябрь!

— Октябрь! Сорок лет назад в октябре состоялся тот большой нюрнбергский митинг. И в эту пятницу, Арч, будет как раз годовщина. Мы тиснем объявление в международное издание «Вэрайети»: МИТИНГ В НЮРНБЕРГЕ. ФАКЕЛЫ. ОРКЕСТРЫ. ФЛАГИ. Господи, да он не сможет устоять. Он перестреляет своих похитителей, лишь бы попасть туда и сыграть величайшую роль в своей жизни!