Виктория Токарева - Лавина (сборник)

Карпухин отвлекся от дикторши и посмотрел на меня сверху вниз, а я на него снизу вверх. Он стоял — нервный и талантливый, но не Пушкин.

— Вас? — Карпухин попытался сосредоточиться, совместить свои планы с моим образом. — Да! Я хотел попросить вас съездить к профессору Семеновой по поводу дискуссионного клуба.

— А сама она не может приехать? — резонно поинтересовалась я.

— Не может. Она сломала ногу… или руку. — Карпухин не помнил, что сломала Семенова. — Я должен был сам к ней подъехать, но у меня не получается. Я созвонился с ней, она вас ждет.

— Ну, я пошла, — сказала дикторша и действительно пошла.

— Я вас подвезу! — Карпухин устремился за ней следом, а я осталась стоять, красивая несовременной красотой.

Семенова жила в самом центре. Ее дом был когда-то пятиэтажным, потом сверху пристроили два этажа. Семенова жила на шестом.

Мне отворила высокомерная старуха, но не Семенова, а, видимо, домработница. Семенова стояла здесь же в прихожей и ругала кого-то по телефону мужским голосом. Правая рука у нее была в гипсе. Увидев меня, Семенова положила трубку и спросила:

— Вы из поликлиники?

— Нет, — сказала я.

— А… вы к Феликсу. Идите прямо в ту дверь.

Я опустила это приглашение, осталась стоять на месте.

— Феликс! — закричала Семенова. — К тебе пришли. Что за хамство! И откуда это у тебя? К нему пришел человек, а он держит его на лестнице!

Где-то в недрах коридора отворилась дверь, и в прихожую вышел Феликс. Он был очень высок — метра два или три, в спортивных штанах и куртке. Может, это был спортсмен, баскетболист.

Лицо у него было благородное и простое одновременно, как у интеллектуального лесоруба.

— Здравствуйте, — поздоровался Феликс. — Заходите, пожалуйста.

— Я не к вам, — сказала я.

— Как хотите, — согласился Феликс и ушел обратно в ту же дверь, из которой вышел.

— Я к вам, — сказала я Семеновой.

— Мое солнышко… — вдруг запищала старуха. Я поразилась диапазону ее голоса, как у перуанской певицы Имы Сумак. — Да кто же это к нам пришел своими ножками…

Я подумала: Семенова обрадовалась моему приходу, но, оглянувшись, увидела маленькую девочку лет трех, с хвостом и в джинсах.

— Что тебе, мой зайчик, радость моя? — пела Семенова.

Девочка посмотрела на меня и что-то тихо сообщила бабушке.

— Есть кто-нибудь в доме? — закричала Семенова так, что я вздрогнула всем телом, а девочка моментально заплакала. — Я спрашиваю: есть у ребенка мать?

В коридор вышла высокая молодая женщина, тоже с хвостом и в джинсах.

— Что вы кричите? — спокойно спросила она.

— Как это, что кричу! Ребенок умирает, а всем наплевать.

Женщина взяла девочку под мышку и понесла по коридору. Семенова, двинувшись следом, сказала:

— Нет у тебя матери, сиротка моя несчастная! Как ты держишь ребенка, ты сломаешь ей руку…

— Не митингуйте, мама, — спокойно попросила молодая женщина.

Они растворились где-то в темноте коридора.

В прихожую стремительными шагами вышел Феликс.

— Чего они орали? — поинтересовался он.

Я пожала плечами.

— Невозможно работать, — пожаловался Феликс и ушел обратно.

Появилась Семенова.

— Я к вам, — еще раз напомнила я, боясь, что она снова направит меня к Феликсу.

— Проходите. — Семенова кивнула мне светским поклоном, переключаясь в новое качество, и улыбнулась мне, как королева Англии.

Она привела меня в свою комнату: на двери висели ножи и сабли, должно быть, старуха их коллекционировала. В комнате были следы захламленности, небрежности и интеллекта: вдоль стен стояли стеллажи, сверху донизу заставленные книгами, возле стеллажей какие-то сундуки, крытые пыльными коврами, узлы, собранная раскладушка. Было впечатление, что Семенова собралась выехать на дачу, должен прийти грузовик. Но среди зимы никто на дачу не выезжает, просто Семенова привыкла жить так и не представляет, что можно жить по-другому.

Мне нравилось в этом теплом хламе гораздо больше, чем в своей проветренной квартире с блестящей полированной мебелью. Современные квартиры все примерно одинаковые, они не отражают человеческого присутствия и напоминают дорогие гостиничные номера.

— Хотите чаю? — спросила Семенова и, не дождавшись ответа, закричала: — Машенька, вы не могли бы организовать нам чай?

— Нет, — коротко ответила Машенька.

— Я не хочу, — отказалась я.

— Какой-то сумасшедший дом, — пожаловалась Семенова. — Работаю на них, как вол, и никакой благодарности. И что только с ними будет, когда я умру…

Из кухни появилась Маша — та, что открыла мне дверь. Она грохнула на стол поднос с дорогими печеньями, потом внесла кофе в красивых старинных чашечках.

— Спасибо, родная, — вкрадчиво поблагодарила Семенова.

— С утра до ночи едят, — упрекнула Маша и ушла.

Семенова подвинула мне чашку.

— Вы с кем живете? — спросила она с доброжелательным любопытством.

— Я? С мужем.

— Сколько же вам лет?

— Двадцать девять.

— Никогда бы не дала… У вас есть дети?

— Нет.

— Почему?

— Успею…

— Знаете, сколько лет было матери Татьяны Лариной?

— Нет, — удивилась я. — А сколько?

— Тридцать пять. У нее было две дочери-невесты. А сейчас в тридцать пять сами невесты.

Я промолчала. Пролетел тихий ангел.

— У меня в вашем возрасте было четверо детей, трое своих и один приемный. Я работала в КОМОНЕСе — Комитете по охране несовершеннолетних. Тогда была разруха, беспризорность. Одного мальчика я взяла себе.

— Сейчас сложно иметь много детей, — сказала я.

— Сейчас вообще установлено, что объем бедер у женщин стал на десять сантиметров уже, чем сто лет назад, а у мужчин на десять сантиметров шире. Мужчины стали как женщины, а женщины — как мужчины. Вас как зовут?

— Лена.

— А по отчеству?

— Елена Владимировна, — вспомнила я. Меня никто не звал по отчеству.

— Вы агитатор? — спросила Семенова.

Она разговаривала со мной и не знала — с кем имеет дело. Если бы в дом пришел человек, просто перепутавший квартиру, она тоже усадила бы его и напоила кофе. Семенову интересовало, кто к ней пришел, а не за чем пришел.

— Я с телевидения, — объяснила я. — От Карпухина…

— Вы что окончили? — спросила Семенова. Дела ее почему-то не интересовали.

— ВГИК, сценарный факультет.

— Вы сами пишете?

— Нет.

— Почему?

— Успею, — неопределенно сказала я.

— Когда же вы успеете? Вам почти тридцать лет. А Лермонтова в двадцать семь уже убили.

В восточной народной мудрости сказано: человек за свою жизнь должен сделать три дела — написать книгу о времени, в которое он жил, родить ребенка и посадить дерево. Я пока еще не создала ничего. Смысла в моем существовании не было совершенно.

— Феликс! — позвала Семенова. — Иди сюда!