Владимир Сорокин - Моноклон

— Ну, как его…

— У декана истфака, — пояснила мать, глядя в телевизор.

— И?

— Вложил ему, — улыбнулся Саша. — Десять штук евро.

— Да ты что?! — Анна в восторге зажала себе рот.

Мать согласно-одобрительно кивнула.

— Теперь эту Савину продадут в рабство, — Саша дернул Аленку за косичку. — И предки не помогут.

— На рынке рабов?! Том самом?

— С бюстом Вольтера, — кивнула мать. — Продадут, сучку, никуда не денется. Увидит она Огненный Шар Забвения.

— Ой! — облегченно вздохнула Анна и, отстранив дочку, стала расстегивать сапоги.

— Баб, она плохая! — Аленка села на ковер возле ног бабушки.

— Очень плохая, Аленушка. Никогда не будь такой.

— А Мамулов? — вспомнила Анна.

— Мамулова все-таки отчисляют, — с сожалением вздохнула мать.

— Как?

— Вот так. Деканат дал ход доносу, а историчка поддержала.

— Еще бы ей не поддержать! — усмехнулся Саша. — Ей же подменил забрало!

— Мамулова отчисляют?! — стянув левый сапог, Анна замерла. — А почему ребята не заступились? Не пошли всей группой в деканат?

— Сволочь Носов опять их замутил! — почти выкрикнул Саша. — Козел этот!

— Да, — кивнула мать, глядя на рекламу порошка. — Недограненного — могила исправит.

— Мамулова отчислят? — Анна недоуменно закусила губу. — Как же так?

— А вот так! — Отец вышел с балкона, прикрыв за собой дверь. — И правильно! Нечего было лезть к этой дуре из медпункта! Нашел себе восьмиглазую кобылу!

— Что ты такое говоришь, Петя?! — всплеснула руками мать.

— То, что слышишь! — Он решительно сел на свое место. — Ему же Леночка делала знаки, пускала искры, а он, как дурак какой-то, поперся…

— Ти-хо!! — выкрикнул Саша и включил звук: реклама кончилась.

Петрищевы окаменели.

На экране круглый Андрей и спиралевидный Виктор лежали на кровати, зажав между собой сильно побелевшее тело Серафимы Яковлевны, и ритмично двигались. Горская, присев на краешек кровати, смотрела на них, жуя куски энергосберегающих брикетов.

— Как тебе, Ондри? — кряхтя, спросил Виктор.

— Класс… класс… — Андрей лизнул впалый нос Серафимы Яковлены.

— Нежная попка у профессорши?

— Вполне.

— Есть элемент невинности?

— Есть, есть… хотя и с элементом геморроидальности…

Серафима Яковлевна застонала плоскостно дробящимся телом. Андрей зажал ей рот теплым полукружьем.

— Эй, guys, можно я сделаю себе Левку Теребилкина? — приподнялась Горская.

— Avec plaisir, Сонечка, — ответил Виктор.

Горская отстегнула стальной передник и стала мастурбировать всеми четырьмя руками, глядя на совокупляющихся. Это длилось несколько долгих минут.

Андрей застонал громче, вскрикнул:

— Я не сдерживаюсь… ой… блин… не могу…

— А я вот терпел, ждал тебя, сдерживался… — с обидой пробурчал Виктор, пыхтя темными, медленно исчезающими кольцами.

— Не могу, ребята… ой… — бормотал Андрей, искрясь.

— И я тогда… не обессудьте, господа… — зачастил спиралевидным задом Виктор.

— Guys, потерпите, я не хочу так быстро, — облизывала свои параллельные губы Горская.

— Не могу… не могу… не могу-у-у-у! — Андрей задергался, сжал Серафиму Яковлевну так, что она стала испускать светящиеся шарики различных размеров.

— Оу йе, оу йе-е-е-е! — заубыстрялся Виктор, буравя дымящуюся вагину профессора.

Они с Андреем бурно кончили со стонами, вскриками, искрами и колебаниями, к которым присоединились стоны, проклятия, гудение и шарико-испускание Серафимы Яковлевны.

Отец и мать Анны одобрительно переглянулись.

— Guys, guys, guys… — забормотала Горская, словно желая остановить их, но вдруг широко открыла рот, закатила треугольные глаза, полуприсела на дрожащих катках. — О-у-у-у-а-а-а-а-а-а!

Андрей и Виктор лежали, тяжело дыша, обхватив гранящуюся Серафиму Яковлевну всем, чем только могли.

Горская постояла, ухая и жужжа, потом принялась снова мастурбировать.

— Тёп, тёп, тё-ё-ё-ё-ё-ёп! — вскрикнула она и быстро кончила.

Из ее сиреневого, ракетообразного клитора вырвался сноп огня.

Виктор вынул из Серафимы Яковлевны свой раскаленный член, с выступившей на конце оранжевой окалиной, спиралевидно присел на кровати, устало встряхнул ритмично гудящей головой. Влагалище Серафимы Яковлевны дымилось. Виктор дотянулся щупальцем до вазочки с одинокой, слегка подзавядшей розой, выкинул розу на пол, а свой раскаленный член сунул в вазочку. Раздалось шипение, вазочка треснула и развалилась на куски.

— Memento quia pulvis es [4] Memento quia pulvis es ( лат. ) — Помни, что ты прах. , — произнес нараспев Виктор.

— И третий разочек… — прошептала Горская и принялась мастурбировать столь быстро, что замелькавшие руки ее слились в розоватый круг, а поднявшийся ветер заколыхал занавески и сорвал со стены японский календарь и репродукцию картины Сальвадора Дали «Мадонна порта Лигат».

Андрей деликатно вдул в ухо Серафиме Яковлевне порцию светящихся, нежно потрескивающих шариков:

— Merci bien…

Она слабо застонала. Андрей медленно вышел из нее, перекатился на спину и с наслаждением вздохнул, зеленея по округлостям:

— Ой… кайф…

— Тёп, тёп, тёпчи-и-и-и-и-к! — вскрикнула и застонала, закатывая побелевшие глаза, Горская.

Ее жидкая субстанция брызнула на стены, замерзая и отваливаясь тяжкими ледяными кусками вместе с обоями.

Виктор зааплодировал покрасневшими щупальцами:

— Браво, Сонечка, браво, Мармеладова…

— Ой, тёпа… ой… ой… тёпочка… — Горская покачивалась, обрастая слоями пористого металла.

Анна тихо и радостно рассмеялась, покачивая головой.

Андрей встал, распрямляя округлости тела:

— Все, я — в душ…

Маленькая, полукруглая голова мелко завибрировала. Он громко выкатился из спальни, выпуская победитовых пчел из заплечных сот. Пчелы с гудением впивались в мебель и в стены.

Виктор обхватил Горскую за бедра и звучно чмокнул в проколотый титановой гантелей пупок:

— Мармеладова!

Серафима Яковлевна лежала на кровати, постанывая. Ее тело по-прежнему дробилось, серебристые грани становились все меньше. Горская, закрыв свой передник, заглянула в маслянистый анус Серафимы Яковлевны:

— Все нормально… даже gogol нет. Что вы притворяетесь?

Та в ответ только стонала, дробясь.

— Поколение такое… — Виктор распрямлял спираль своего остывающего тела. — Притворство у них в крови. Gogol нет, а притворство есть.

Отец Анны понимающе кивнул, дернул себя за ус.

— Притворство как принцип социальной мимикрии, — Горская достала бесцветную помаду, стала мазать свои параллельные прозрачные губы.

— Скорее — как псевдодеконструкция принципа социальной мимикрии, — уточнил Виктор, корректируя свой цвет.

Горская внимательно посмотрела на него. Он подмигнул ей выпуклым глазом.