Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии

Уничтожая физические свидетельства прошлого, София всего лишь пыталась убить свой страх перед тем, что когда-нибудь оно будет раскрыто, но этот страх грыз ее подобно неизлечимой болезни, а по прошествии лет к нему добавилось и чувство вины перед дядей и тетей. Все это тяжелым камнем лежало у нее внутри, и тошнота, порождаемая этим камнем и осознанием того, что исправить уже ничего нельзя, отравляла ее жизнь, что бы она ни делала. Собственные дети Софии теперь жили отдельно, и она особенно хорошо понимала, на какую муку обрекла приемных родителей, разом оборвав все отношения с ними.

Маркус всегда был чутким человеком и знал, что лишних вопросов о прошлом Софии задавать не стоит, но когда дети подросли, признаки критской крови стали все отчетливее проступать в их внешности: у Алексис были прекрасные темные волосы, а у Ника – черные густые ресницы. Все эти годы София жила в постоянном страхе, что однажды ее дети узнают, кем были их предки.

Но сейчас, глядя на Алексис, она жалела, что была такой скрытной. Алексис же смотрела на нее так, будто видела в первый раз. И в чем-то это было правдой: она сама сделала себя незнакомкой для мужа и детей.

– Прости, что я никогда не рассказывала тебе этого, – сказала София дочери.

– Объясни, чего ты так стыдилась? – наклонившись вперед, спросила Алексис. – Да, все эти события – считай что история твоей жизни, но сама-то ты при чем?

– Алексис, эти люди – моя плоть и кровь. Прокаженные, неверные жены, убийцы…

– Мама, ну что ты говоришь? Некоторые из них были настоящими героями. Взять хотя бы твоих тетю и дядю: их любовь преодолела все невзгоды, а то, что делал твой дядя, помогло спасти жизнь сотням людей, а может, и тысячам. А твой дедушка? Нынешним людям надо бы брать с него пример: он никогда не подводил других, никогда ни на что не жаловался, лишь молча нес свой крест…

– Хорошо, а как же моя мать?

– Ну, ее сложно назвать невинной жертвой, но и совсем плохим человеком она не была. Она была слабохарактерной, но в ней всегда билась бунтарская жилка, так ведь? Похоже, ей было труднее, чем Марии, выполнять свой долг, – из такого уж она была слеплена теста.

– Алексис, нельзя быть такой снисходительной. Да, характер у Анны был сложный, но почему она не боролась со своими наклонностями?

– Нам всем не мешало бы это делать, но далеко не у всех хватает на это сил. И потом, похоже, Маноли делал все возможное, чтобы обратить ее слабости себе на пользу, – люди частенько так поступают.

Некоторое время мать и дочь молчали. София беспокойно теребила серьги – как будто хотела что-то указать, но никак не решалась.

– И знаешь, кто проявил себя хуже всех? – в конце концов с горечью сказала она. – Я! Я отвернулась от двух замечательных, бесконечно добрых людей. Они отдали мне себя без остатка, а я отвергла их!

Этот стремительный поток слов ошеломил Алексис.

– Да, я отвернулась от них, – повторила София. – И теперь уже эту вину не загладишь, как ни старайся. Слишком поздно.

По щеке женщины скатилась одинокая слеза. Алексис никогда еще не видела мать плачущей.

– Не надо себя казнить, – прошептала она, подставила свой стул поближе и обняла Софию за плечи. – Если бы вы с папой огорошили меня чем-нибудь подобным, когда мне было восемнадцать, я, наверное, поступила бы точно так же. Нет ничего удивительного, что ты так расстроилась и разозлилась.

– Меня уже много лет мучает раскаяние за то, что я натворила… – тихо произнесла София.

– Что ж, пора вылечиться. Это все давно в прошлом, мама, – сказала Алексис, прижав мать к себе. – Судя по всему, Мария простила тебя. Ведь вы с ней переписывались? И она приезжала на вашу свадьбу? Не думаю, что Мария таила на тебя обиду – не таким она была человеком.

– Хорошо, если так, – ответила София голосом, глухим от попыток сдержать слезы. Но потом она перевела взгляд на остров в море, и постепенно спокойствие стало возвращаться к ней.

Все это время Фотини молча слушала разговор матери с дочерью. Поняв, что если так пойдет и дальше, то под влиянием Алексис София постепенно примирится со своим прошлым, пожилая женщина решила, что лучше будет на время оставить их одних.

Трагические события в семействе Вандулакисов все еще были памятны жителям Плаки, не забыли они и маленькую девочку, в ту далекую летнюю ночь оставшуюся без отца и без матери. Правда, в деревне осталось не так уж много людей, которые видели все происшедшее воочию.

Фотини зашла в бар и тихо обратилась к Герасимо, который тут же стал с помощью жестов энергично втолковывать жене, что им надо оставить бар на сына, а самим кое-куда сходить. Супруги и Фотини вернулись назад в таверну.

Сначала София не узнала людей, которые уселись за соседний столик, но заметив, что старик немой, она тут же поняла, кто он такой.

– Герасимо! – воскликнула она. – А я вас помню. Вы работали в баре, в котором я обычно сидела, так?

Герасимо с улыбкой кивнул. Его немота всегда вызывала любопытство у маленькой Софии. Женщина вспомнила, что в детстве побаивалась рыбака, но при этом просто обожала лимонад со льдом, который он готовил специально для нее каждый раз, когда они с Марией заходили сюда, чтобы поговорить с дедом. А вот Ариану она почти не помнила. Женщина сильно располнела, и даже толстые чулки не могли скрыть варикозных вен, а ведь когда София приезжала в Плаку, она была совсем еще молодой. В памяти Софии всплыл туманный образ очень красивой, но медлительной девушки, которая обычно сидела около бара, болтая с подругами, а вокруг, поставив под деревья неизменные мопеды, слонялись деревенские парни. Фотини опять принесла коричневый конверт с фотографиями, и теперь они лежали на столе. Всех поразило внешнее сходство между Софией, Алексис и их предками.

Несмотря на то что в этот вечер таверна не работала, появился Матеос, который вскоре должен был принять все дела у родителей. Он стал просто громадным, и когда он с восторгом обнял Софию, то она испугалась, что ее раздавят.

– Рад тебя видеть, София, – приветливо сказал Матеос. – Давненько тебя не было.

После этого Матеос принялся накрывать длинный стол. Должен был прийти еще один гость – брат Фотини Антонис. Днем женщина позвонила ему в Ситию, и в девять часов он наконец появился в дверях. Теперь это был седой сутулый старик, но его темные глаза с поволокой, которые так неотразимо подействовали на Анну много лет назад, остались прежними. Его посадили между Софией и Алексис, и после нескольких рюмок он перестал стесняться своего довольно неуклюжего английского – главное, что его понимали.

– Ваша мать была самой красивой женщиной из тех, что мне довелось видеть, – сказал он и после паузы добавил: – Если не считать моей жены, конечно. – Помолчав немного, старик продолжал: – Ее красота была не только даром свыше, но и проклятием: такие женщины всегда толкают мужчин на безумные поступки. Но стоит ли винить ее в этом?