Александр Кабаков - Маршрутка

В человеческом существе, из белесой мглы протягивавшем руку к тонированному стеклу, Максим, опытный участник городского движения, сразу распознал постоянного обитателя оживленных перекрестков, нищего подростка, — и расстроился.

Дело в том, что от природы герой нашего рассказа добр и даже сентиментален. Свои неприятности его только напрягают (заботят) и даже злят, но вид чужого несчастья достает (выражаясь по-старому, глубоко удручает). Он мысленно ставит себя на место безногого в камуфляже, пока тот медленно едет на кресле с велосипедными колесами вдоль накапливающихся перед светофором автомобилей. Он представляет, как голодна темнолицая девочка с грязной картонкой, на которой неграмотными, но выразительными словами написана история освободившегося Таджикистана. Да и модно одетой молодой женщине с чужим ребенком на руках, собирающей деньги в пакет из дорогого супермаркета, он сочувствует, поскольку понимает, что от хорошей жизни так ходить не станешь, а ребенок, хоть и чужой, вообще ни в чем не виноват. Мы с вами, признайтесь, мимо всего этого проходим и проезжаем, придавив эмоции и глядя в другую сторону. А Максим начинает думать о несправедливости, жестокости и беспросветности жизни, обязательно кого-то, иногда даже вслух, обзывает суками и подает десятку.

Вообще-то, скажем честно, он уже года четыре, как ходит иногда в церковь. Церковь эта, красивый новенький сруб, поставлена недалеко от его съемного (именно съемного! ну говорят теперь так, что поделаешь, и впредь мы не будем комментировать вторжение в текст современности, от которой, увы, не убережешься) жилья в Свиблове. И вот кое-чему научился он там, в храме, у суровых старушек в растянутых вязаных кофтах и цветастых платках, у симпатичных, хотя многие в очках, девушек в длинных юбках и тоже в платочках, у мелких детишек, крестящихся ловчее, чем он…

Но, если опять же честно, он и раньше подавал. Даже неудобно бывало, когда не один шел или ехал. Многие знакомые удивлялись и прямо смеялись, как над полным лохом, которого разводит эта мафия, как хочет. И девушка Ирина, как это ни огорчительно, не одобряла его глупую доброту — все равно пропьют.

А он ничего не мог с собой поделать и подавал.

И в этот раз Максим нажал на кнопку, чтобы дать просящему.

Стекло поехало вниз, в салон ринулась холодная сырость, влетел с десяток растрепанных снежных хлопьев, ворвался злобный рык молотящих вхолостую моторов, донеслось с площади буханье популярной музыки, проникла гарь, особенно невыносимая в такую погоду…

И попрошайка стал виден отчетливо.

Нищий подросток оказался женщиной. Неумело, одной левой рукой она прижимала к груди маленький, почти незаметный сверток. Тут же стало очевидно, что это не просто сверток, а младенец не то в одеяле, не то просто в тонкой тряпке. Женщина молчала и даже правую руку, вроде бы прежде протянутую за подаянием, опустила. Максим с усилием выгнулся, приподнял правую половину задницы с сиденья, чтобы вынуть из брючного кармана бумажник, и таким образом был вынужден слегка высунуться в открытое окно. Теперь, совсем вблизи, он мгновенно рассмотрел все подробности, которые его, как ни странно, почти не поразили. Другой бы подумал, что глюки пришли, а Максим ничего такого не подумал — может, потому, что пил он в последнее время немного и насчет дури вообще всегда воздерживался, как-то не понимал кайфа, может, и по какой-нибудь другой причине, неизвестно. Как бы то ни было, но, увидев, что женщина стоит в одной длинной полотняной рубахе явно на голое тело и босиком в снегу, Максим только буркнул: «Не холодно, девушка?», — продолжая выцарапывать из заднего тугого кармана бумажник.

Молодая мать робко улыбнулась и тихо ответила что-то на неизвестном, конечно, благотворителю языке, отчасти напомнившем сплошными согласными быстрые разговоры между собой приезжих работяг, незаслуженно называемых талибами, которых он нанимал летом для текущего ремонта в офисе. Да и лицом она была похожа на этих несчастных: смуглая, но не дочерна, тонконосая, с не то что грустным, но слишком, по нашим городским меркам, мирным выражением очень темных и длинных, как хороший виноград, глаз. Сообразив, что слова ее непонятны, женщина всем телом, неуловимыми, но точными движениями показала, насколько ей не холодно. Максим глянул вниз и увидел, что снег вокруг маленьких женских ступней растаял до сухого асфальта.

Тут, наконец, извлекся и бумажник. Максим раскрыл его, сунул внутрь два пальца и нащупал пачку тысячных, неделю назад толстенькую, но сильно исхудавшую за праздничные дни.

Немедленно произошли несколько событий разного масштаба, но одинаково прекрасных.

Прежде всего мгновенно прекратился снегопад, будто и не было его, а на чистом небе засверкала, перекрывая всю городскую иллюминацию, граненая сталь звезд. И одна из них, невиданно крупная, взошла в самый зенит.

Одновременно младенец решительно выпростался из тонкой пелены, открылось полуобнаженное детское тело в обычных перевязочках и ямках, необъяснимо — при смуглой-то матери-брюнетке! — светлые кудри засияли вкруг гордо поднятой головы, и дитя взглянуло в глаза дарителю серьезно и строго.

В тот же миг откуда-то донесся звон — скорее всего от той церкви, что возле театра.

Максим вытащил все, до единой бумажки, деньги и протянул их женщине. При этом, будем откровенны, в голове его успела мелькнуть мысль «если что, у Ирки стрельну до завтра… нет, до послезавтра, завтра банки закрыты». Однако женщина, как и следовало ожидать, денег не взяла, и зеленые листки тихо слетели к ее босым ногам и легли у них, и уже было не разобрать, то ли бумага это, то ли мелкая листва олив.

Прижимая младенца к груди, мать повернулась и пошла, и долго была видна ее белая одежда.

И Максим ехал за нею, не замечая, что вовремя переключаются и дают ему проезд светофоры, что нет уже вообще никаких пробок, а водители никогда не вылезают на желтый, уступают друг другу дорогу и не ругают друг друга из-за закрытых стекол козлами и еще хуже. Он ехал, впереди мелькало что-то белое, но, возможно, это был уже просто снежный вихрь, ведь снег снова повалил — зима все-таки.

Ну, потом он заскочил за Ириной, которая не стала обижаться, а с пониманием выслушала рассказ о ситуации на дорогах, потом они вполне успели на вечеринку и зажигали там всю ночь, потом праздники кончились, и все пошло обычным путем.

Все деньги нашлись на своем месте, в бумажнике, только влажные. Может, туда снег попал, когда Максим гаишнику давал, будучи остановлен утром после вечеринки.

Ни друзьям, ни Ирине — она вообще такого не признает — Максим рассказывать о том, что ему привиделось во время короткого сна в пробке, не стал.