Александр Иличевский - Перс

Вячеслав не знал, что Хлебников потому не ходил на «Башню», что боялся целоваться с поэтами. Он и с женщинами целоваться не решался. А тут еще синий подбородок Кузмина с пластырем над порезом, следствие нервной тщательности бритья, недаром Осип воспел Gillett. Детей веселило, что с культом Диониса связаны козы и овцы, эти нелепые животные, часто толкающиеся по улицам, тряся грязными курдюками, сыпля катышки. Козы ложились на рельсы конки, пассажиры, соскочив с подножки, азартно стаскивали их за рога. Дети слушали, как отец за занавеской важно трактует гостям сцену с козой на вазе, и давились смехом в подушку.

Сын Дмитрий, оставшись один дома, спускался в анатомический музей, бродил среди скелетов, из амбразуры желтых глянцевых ребер которых музейная зала кружилась высоко, а череп темнел вверху пластинчатым сводом. Бродил среди колоннады высоких желтых колб, в которых жили бледные сердца, желудок, легкое, мозг, отдельные мышцы, похожие на освежеванных рыб, выцветшие, препарированные послойно — от мантии до литосферы, — вскрытые до хрусталика глаза. Подвешены они были на волосяной нитке, моток которой у Дмитрия всегда имелся в кармане — ловить бычков с причала, силки на горлиц ставить. Однажды мальчик вышел из музея, и тут по коридору ему навстречу попался человек, который что-то нес в большой кювете. Ребенок вжался в стенку и увидел, что в кювете лежит отрезанная человеческая голова, которой предстояло быть анатомированной или высушенной. Лысая блестящая голова, с отдельными волосами и россыпью родинок, с устало прикрытыми глазами и опущенными уголками губ, принадлежала сапожнику с Чадровой улицы — в фартуке, зажав в коленях колодку, а в губах блестящие гвоздики, он глухо и страшно колотил по подошве. Теперь устал.

12 ноября 1920 года, пройдя две трети Бондарного переулка, в квартиру заведующего кафедрой классической филологии на словесном отделении факультета общественных наук Бакинского университета поднялся рослый косматый босяк.

Он вошел в комнату, был встречен Лидией и Абихом, вставшим с кровати, на приветствия не ответил и, отвернувшись в сторону, протянул пачку исписанных наискосок листов.

Лидия пробежала глазами начало. Тем временем гость потихоньку стал поворачиваться, чтобы уйти, чем обнаружил себя во всей красе: просторный женский кафтан на вате, стоптанные башмаки, из-под подошв бельмами — голые пятки. Вопящая одичалость предохраняла этого человека от любых притязаний окружающих.

«Написано пером морской вороны. Глубокоуважаемый Вячеслав! Душевно преданный Вам всегда, а ныне заручившись рекомендациями ученика Вашего Рудольфа Абиха, чтобы напомнить о себе, семь лет назад стоявшем пред Вами в Башне, осмеливаюсь представить рукописи своих экспериментальных работ „Геометрия стихового пространства“ и „Числово: брак слова и различия“.

Из них важнейшая вторая, где говорю о чрезвычайности того, что при всей мощности математического оснащения современной физики это оснащение не включает в себя теорию чисел. Данное обстоятельство необыкновенно, так как теория чисел отражает и исследует природу разума человека, который должен откладывать отпечаток на устройстве мироздания. Нет более достоверной интерпретации структуры мышления, чем теория чисел. Принцип структурной близости человека и вселенной неопровержим уже самим существованием теоретической физики, доказывающей справедливость работы метода математических моделей. Когда мощные, головокружительные, малодоступные модели мироздания, порожденные интеллектом, оказываются „истиной“, то есть чрезвычайно близкими к реальному положению дел во Вселенной, то это говорит о том, что разум, созданный — как и прочие целые части целого — по образу и подобию Творца, естественным способом в теоретической физике воспроизводит Вселенную — по обратной функции подобия; и проблема строения мироздания формулируется как поиск своего рода непрерывного и однозначного соответствия, соотнесенного с этим преобразованием подобия. Иными словами: то, что разум способен создать Теорию, это и есть доказательство существования Бога.

Следующим шагом отсюда я движусь в следующий пункт: искусство должно заниматься повышением ранга существенности реальности — при взаимодействии с реальностью слова. Но для этой мысли необходимо отдельное пространство.

Я прихожу к выводу, что если бы в природе было открыто явление, иллюстрирующее выводы не геометрии (подарок Римана и Минковского Эйнштейну), не какой-либо еще области математики, а именно теории чисел, — тут как раз и свершилась бы великая научная революция. Видимо, само физическое устройство сознания ставит нам препятствия в научных достижениях. Мысль есть сущность неуловимая. Невозможно подумать мысль, уже ее не подумав. В мысли не может быть уже намерения мыслить. Мысль если есть, то она уже есть. Таким образом, мысль похожа на электрон, который измеряют Шредингер, Бор и Хайзенберг. Значит, мысль и мозг суть подобные электрону сущности. Оттого мозг не является механизмом и, значит, невозможно предать его вычислению.

Многое о числове есть в Лурианской каббале. (Я отвергаю все оккультные применения каббалы как чисто символические и поверхностные.) Абих привел меня на уроки каббалы, которые дает раввин Меюхес.

Основной корень структуры сфирот — се(п)фер — имеет необходимое для идеи числова множество значений: „рассказ“, „книга“, „число“, „ножницы“, то есть „различие“. Се(п)фер — единственное мне известное слово, соединяющее эти категории. Кроме того, космогония каббалы превосходно сопоставляется с достижениями космической физики, говорящей, что Вселенная расширяется подобно мыльному пузырю, что галактики подобны разводам, текущим в стенках пузыря (тут Фридман спорит с Эйнштейном).

„Сефер йецира“ в изложении учителя Меюхеса говорит о том, что Вселенная сотворена при помощи двадцати двух букв еврейского алфавита и десяти чисел. В ответ я рассказал Меюхесу об учении хуруфитов, баснословных еретиков. Хуруфиты — отряд из воинства суфиев, интеллектуальной вершины ислама. Пять столетий назад хуруфиты обожествили букву, установив, что алфавит священен и части его заключают в себе тайну мира. Святое писание посредством букв открылось пророку как образ Бога. Человек, овладевший божественной мудростью, заключенной в природе букв, возвышается и сам становится Богом. „Бог — это я!“ — говорят хуруфиты. „Бог — это я!“ — восклицает Имаддедин Насими, стоящий перед палачами, насланными тимуридами. Содранная с него кожа лежит у его ног, преклоняясь ему. Поэт весь теперь — Слово.

Важно к этим значениям прибавить понятие о звукосмысле. Необходимо поставить вопрос о поиске „медиума“ между сознанием сообщающего и воспринимающего, сущности, ответственной за посредничество между смыслом и звуком. Я знаю: искать этого „медиума“ следует в просодии. То есть в том, каким образом просодия преображает цепочку слов и придает им дополнительный, трудно выразимый значительный смысл. В том, почему строчка Мандельштама „Когда щегол в воздушной сдобе“ не равна прямой сумме значений: „Щегол + находящийся + в + сдобе + воздуха“.