Александр Иличевский - Перс

— Ну, например, кем? — мне давно уже стало интересно.

— Кем? — Хашем прикурил еще папиросу и принял от Аббаса стакан чая, который он нам принес вместе со сладостями: у кого-то из егерей сегодня был день рождения. — Ведь есть же примеры людей, ученых, чьи заслуги перед человечеством грандиозны. Вот, например, мой кумир Норманн Борлаг. Он накормил весь третий мир! Борлаг в кратчайший срок вывел устойчивые к паразитам сорта пшеницы и тем самым в конце 1940-х годов спас от голода Мексику…

— Мне запомнилась твоя мысль насчет забвения… — сказал я.

— Да, это правда. Забвение — счастье. И в то же время нет большего ужаса, вся нечистота смерти как раз и состоит в этой аннигиляции… Так что подсказывает мне чувство справедливости? Какое развитие событий оно признает верным? Повторимся. Прежде всего, никакого бесконечного наказания быть не должно. Любой почти грешник может исправиться. Его только нужно прокалить в печи покаяния так, чтобы ничего в нем, кроме чистоты и красоты, не осталось. Тем не менее есть грехи, за которые полагается полное уничтожение. Но и тут нет угрозы, нет вот этой безумной переговорной склочности. Раз так сделал — значит, все, пошел вон. Душа аннулируется, будто ее и не было. Это скорее практично и полезно, чем гуманно, скорее умно и великодушно, чем глубокомысленно. И жизнь начинается сначала — только с отличным, прокаленным человеческим веществом, отныне не развращенным богатством, властью, ненавистью. Вот так я думаю.

Мы сделали перерыв и сходили в сторожку, поздравили Ильхана с днем рождения, ему было очень приятно. Посидели с егерями часок и вернулись.

— Религию следует модернизировать, обогатить достижениями науки, искусства, медицины, технологии, мысли человеческой. Наука сейчас говорит человеку о Боге больше, чем любой проповедник… Хватит взывать к Богу из ямы сокрушенности и рефлексии. Чтобы тебя услышали, необходимо выйти и отмыться от морока догматики, послушания, посредничества, от власти авторитета, просто какого-то частного заразительного безумия. Свободный ото всего этого атеист милей Всевышнему, чем задавленный жаром веры сектант. Верою спасешься… При чем здесь вера, когда диалог с Всевышним начинается с Закона? И не надо говорить, что это тебе, такому умному, допустимо так думать — а у других ни сознания, ни сил, другим нужен чужой ум, чужая воля и так далее… Другим нужно знать, что они не умрут, чтобы не плакать по ночам. Другим нужно хоть что-то светлое, пусть ритуально, пусть пустышка сверкает, а хотя и искрой высекает в потемках их душ хоть что-то человеческое…

— Вот скажи мне, почему гурии нужны в раю? Почему чувственное наслаждение необходимо для утешения человека? — мне становилось все интереснее, но я знал по опыту, что соображать мне станет все труднее, и спешил сформулировать волнующее…

— Я думаю, что это самый верный способ заманить человека в рай… купить его идеей посмертного воздаяния. Половое наслаждение самое сильное, человек не властен с ним справиться. Иначе человечество вымерло бы. Человек — самый выживаемый вид. Человечество должно жить несмотря ни на что — ни на войны, ни на эпидемии, ни на прогресс. Еще неизвестно, отчего современный человек превозмог на эволюционной лестнице своих соперников — не то из-за размеров мозга, или крепости зубов, или плотоядности, или же благодаря нашим повышенным способностям к размножению: как ты понимаешь, это никак нельзя проверить археологическим способом.

— Согласен, — сказал я. — Но отчего так вышло? Из-за способности нашей к искусству?

— Не знаю, не уверен, здесь думать надо… Вот посмотри на меня, — продолжал Хашем, — кто на меня позарится? Притом что я не могу любить первую попавшуюся, верно? И как мне быть? Куда душе развиваться? Закрытость чувственности влечет во мне несчастье, тоску, мне тошно — ты можешь представить себе это? Или тебе повезло?

— Трудно сказать. Различение будничного и святого начинается с того, что ты намеренно путаешь эти категории. Берешь на пробу, каково будет их заменить друг другом. Каким бы ты праведным не стал, каких бы ты высот не достигал, все равно момент наслаждения — любого, из какой бы формы он не изливался, все равно это будет моментом пола. Понимаешь?

Хашем хмуро на меня посмотрел. Он решил не углублять тему:

— Так вот, человек мучится избавлением: когда бы все это кончилось, жизнь не мила, чем бы еще заняться в этой бесслезной пустыне. Вот отчего чаще у воздерженцев — монахов всех видов и сословий — людей, обделенных милостью полового удовольствия, — возникают идеи о конце света, о приходе избавителя. Человечество несчастно не потому, что оно знает — оно умрет; человечество легко удовлетворилось бы смертью как избавлением. Оно несчастно именно при жизни, именно потому, что обездолено: и душой, и телом, и достатком в любом виде… Когда я представляю себе, сколько людей в мире задавило себя, загнало в культурную свою оболочку половую тоску, — мне хочется плакать. Но не бывает простых истин. Мир полон сущностей, действующих по принципу дополнительности. Наше несчастье половое оплачено шедеврами искусства и веры. И вот непонятно, отчего человек нацелен на красоту. Казалось бы — есть у тебя жена, пусть хоть какая-то, но есть. Однако человеку известно о какой-то иной красоте, иной привлекательности чувственной, и вот это вложенное знание, с одной стороны, развивает в человеке понимание о Боге, а с другой — мучает тоской несбыточности. Человеку, который не любим этой высшей женщиной, остается только полюбить раскаленную пустоту.

— Все это пареная репа, — огрызнулся я, — ты еще скажи о неизбежности бедности и пользе стремления стать богатым.

— Ты награждаешь ислам своими собственными страхами, не имеющими к нему никакого отношения. И самое плохое, что ислам сам начинает подыгрывать вашему ужасу. Без ислама не было бы Возрождения. Кто привнес в Европу античность? Кто научил весь мир арифметике и алгебре? Что за ужас и бред вы приписываете нам?! Поговори с любым образованным аспирантом исламского университета, и ты устыдишься. Поговори с толковым суфием, и ты заплачешь от стыда. Неизвестное всегда нагружается личным страхом. Перед лицом тумана ты прежде всего боишься себя, личных фантазмов. Разговаривая с мертвыми, ты разговариваешь с самим собой… Самая мрачная почва для ислама — нищета и мракобесие. На ней из посеянных слез вырастает ненависть. Нужно утешить женщин — матерей и жен. Нужно накормить и вылечить детей.

— Но откуда ты знаешь, что Принц, например, не желает мусульманам благоденствия? Ведь разве не ради простых людей он воюет? — так впервые в нашем разговоре возникло имя знаменитого тайного вождя экстремистов.