Александр Иличевский - Перс

Он коротко взглянул.

— Это про рыжую телицу. Как очиститься после битвы с помощью пепла красной коровы.

Множество черепах по неизвестной причине поползли по Ширвану, предъявляя Писание солнцу. На некоторых черепахах надписи растянуты и вывернуты разросшимся, размножившим роговые квадраты панцирем.

Процедура исцелений проходила по схеме, близкой к празднику Святого Йордана.

Целительский шатер был установлен близ Восточного кордона, ближайшего к шоссе. Все происходило так. Хашем сидел в позе лотоса посреди армейской десятиместной палатки, к нему заходила плачущая женщина с трехлетним ребенком на руках. Заходясь скороговоркой рыданий, она объясняла, что ребенок страдает приступами лихорадки, что каждые два месяца она ложится с ним в больницу. Хашем выслушивал и, не говоря ни слова, вставал коленями на коврик — молиться. Во время его краткой молитвы, стараясь не привлекать внимания, я развертывал аптечку американского десантника, непочатыми упаковками которых меня снабжал Керри. Помимо толстенького, размером с Евангелие, симптоматического справочника на папиросной бумаге, там было все для выживания и даже воскрешения. Сильнейшие антибиотики шестого поколения, о которых в странах третьего мира никто никогда не слышал и не услышит. Антидоты против семидесяти восьми тропических инфекций и тридцати пяти обыкновенных.

Тоже стоя на коленях, но не на молитвенном коврике, а на тростниковой циновке, листнув справочник, я находил и раскрывал капсулу, высыпал одержимое в серебряную рюмочку, размешивал в воде порошок или, если ребенок был способен проглатывать, так и давал в облатке. Изредка просил позволить сделать укол. А в тяжелых случаях требовал прийти еще раз, уже без очереди.

На счету нашего медпункта было две легкие гангрены, десяток малярий и пяток лихорадок неизвестного происхождения, туберкулез, четыре плеврита, три астмы.

Этого оказалось достаточно для баснословной нашей славы.

Проблемы с продовольствием у Апшеронского полка имени Велимира Хлебникова с началом целительской деятельности его предводителя пропали незамедлительно. Люди несли нам кур, уток, хлеб, мешки ленкоранского чая, вели баранов и привозили центнеры меда, которым Аббасу даже пришлось торговать на обочине трассы. Из пожертвованных саженцев фруктовых деревьев вокруг Восточного кордона был разбит и высажен сад. Крестьяне сами работали над ним под руководством Рустема и Ильхана, привозили и разбрасывали навоз, двадцать «КамАЗов» лесного перегноя были спущены с Гиркана.

Триумфом Хашема стал случай, когда Аббас шагнул к нам в кибитку с бездыханным мальчиком на руках, пораженным шестисотвольтовым электрическим разрядом. Пульс едва прощупывался только в бедренной вене, тридцать в минуту, становился слабее и реже. Я сидел над мальчиком и думал. В шатер сомнамбулой вошел отец ребенка, безмолвно обезумевший мужчина в вымокшей рубахе. Он сел и стал раскачиваться над сыном, взяв его за руку и целуя его в запястье.

Я дождался, пока Хашем распластается в молитве, вынул ампулу и мигнул Аббасу. Тот понял меня мгновенно. По-кошачьи кинулся на отца мальчика и, приговаривая что-то тихонько и яростно сквозь сжатые зубы, схватил его за руки и завалил на землю. Я прицелился и вонзил иглу. Она попала в ребро и загнулась. Отец мальчика хрипел под Аббасом, не произнося ни слова, и я видел, как Аббас слабел. Хашем лежал ничком.

Через минуту мальчик задышал.

Еще через минуту мы на мотоцикле (я в коляске с мальчиком на руках, Хашем сзади) мчались в американский госпиталь, в котором работал Лео Дэвис, собутыльник Керри по бару Night Hawk на улице Гаджибекова. Лео определил нас в реанимацию и потом хитроумно через какую-то ооновскую плавающую страховку скостил мне оплату госпитальных услуг на семьдесят процентов.

— You gotta be nice with me, man, [23] Тебе нужно быть с ним повежливей, ладно? (англ.) — улыбнулся мне на прощание мой широколицый густобровый избавитель, первоклассный спиннингист, истребитель тускалусского окуня.

В тот же вечер мы вызвали из Насосного Керри и оприходовали в ресторане «Ракушка» на набережной по пинте принесенного виски.

Период целительства завершился печально, месяца через четыре. Сначала кто-то придумал торговать пакетиками с волосами Хашема. То-то я приметил, что люди, которые в этот день не успели зайти на прием и собираются остаться ночевать на кордоне, все норовят быть к Хашему поближе, тянут к нему руки, когда он выходит из шатра. Сначала я думал, они просто хотят впрок коснуться спасителя и верят, что тем самым обретут здоровье, счастье.

Шурик зачастил к шатру и все ходил поодаль вокруг, иронично прищуриваясь, поматывая головой, глядя, как толпится народ перед входом в палатку. И один раз я застал Петра, стоящего на пригорке на коленях с почерневшей иконой Богоматери. Он был кромешно пьян и, время от времени приходя в сознание, широко, истово крестился на шатер. Пришлось его увести.

Начало конца для меня означилось появлением приметного хромого с остановившимися глазами старика в облезлой бараньей шапке. Я заметил его в толпе и обратил внимание, как он прятал что-то в карман пиджака. Он пришел лечить жуткий псориаз, и я объяснил ему, что излечение будет долгим. Старик выслушал меня через Аббаса и потихоньку, молчком, протянулся перед Хашемом, распластался.

Недели через две он пришел снова и стал раздеваться. Он показал нам чистое плечо, ранее покрытое струпьями, и бок под ребрами, тоже теперь почти чистый, только неестественно белый и рыхлый, как очищенное яблоко. Старик оделся и развернул принесенный сверток, чтобы подать Хашему булатный кинжал в богатых ножнах. Он получил смиренный отказ, но прежде чем унести с собой кинжал, показал нам крохотный целлофановый конвертик, вырезанный из цветочного фунтика и спаянный утюгом. Он приложил его к губам. Я взял у него пакетик и посмотрел его на свет.

— Локон Хашема, надо полагать, — сказал я.

Хашем непроизвольно провел рукой по дредам, собранным в огромный сноп.

Оказалось, что ночевавшие на кордоне пациенты впотьмах пробирались в шатер в поисках волос на молитвенном коврике, каких-то клочков, ниток с вывешенной на просушку тельняшки Хашема. Срезанные клочки палатки, клочки тряпочек, щепки всякой рухляди, которой касался Хашем, — все шло в дело и пригождалось на амулеты, чье хождение распространилось на весь Талыш.

Через несколько дней Ильхан принес весть, что совет старейшин-сеидов, собравшийся на поляне в горах близ Истюсу, приговорил Хашема к анафеме как колдуна-язычника. А всякого, кто прибегнет к его помощи, — объявить гяуром и исторгнуть из общины.