Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

— Пожалуйста.

— Тщательный анализ всех обстоятельств дела и ход рассмотрения его в суде, — государственное обвинение выдержало приличествующую моменту паузу, — позволяет мне, — вторая пауза была еще более значительной, — отозвать из суда обвинительное заключение и прекратить уголовное дело в отношении Романа Триконя по причине отсутствия состава преступления.

— Как вы посмели? Это так вам не пройдет! — вскочила с места Муза Климовна и яростно грозила пухлым пальцем блюстителю закона.

— Защита заявляет протест и требует от суда оправдательного приговора по всем пунктам обвинения! И вынесения в отношении виновных лиц частного определения!

— Сво-бо-ду Ро — ма — ну! Сво-бо-ду…

Судья встал, поднял руку, и его почти двухметровая фигура и невозмутимость успокоили зал.

— Представитель обвинения больше ничего не желает сказать? — спросил он, а про себя подумал: было бы очень хорошо вот здесь, при всем честном народе сказать, почему он востребовал назад им же подписанное обвинительное заключение. Что-то изменилось в этом мире, но что? Кто в опале: Грыбовик или Ширепшенкин? Оба? Как минимум — Ширепшенкин? Да, как минимум. Если оба, то плохи мои квартирные дела. Эти хоть обещали, а новые?

— Прежде всего, я хотел бы от лица своих коллег по прокуратуре и от себя лично принести самые глубокие извинения Роману Ивановичу Триконю, его родным и друзьям за причиненные большие неприятности. Но правда, как ни сложен, извилист, обиден, я бы и так сказал, ее путь, все же восторжествовала. А теперь я бы хотел, чтобы моя уважаемая оппонентка со стороны защиты огласила здесь один документ, касающийся весьма благополучного исхода этого дела.

Если бы Тот, Кого Здесь Называют Прокурором, с самого начала занял принципиальную позицию, дал бы по рукам липачам, то даже дед Туда-и-Обратно проникся к нему бы уважением. Но Тот дождался старшего следователя ЧеИ, который бомбил звонками губернию, вынюхивал настроение в прокуратуре и в иных местах, разнюхал, что адвокатша, из молодых да ранних, добилась вчера принятия в губисполкоме разрешения Евгении Штанько, не достигшей восемнадцати лет, в порядке исключения вступить в брак с Романом Триконем. Между тем, лендлорд Ширепшенкин по наущению своей супруги такое разрешение в Шарашенске заблокировал.

— Благодарю за помощь, оказанную защите со стороны обвинения. Это вызвано тем, что мы словно поменялись функциями: обвинение защищает, а защита обвиняет. Прошу суд учесть, что я обвиняю лиц, сфабриковавших это дело, принесших людям страдания и нанесших им огромный моральный ущерб. Я настаиваю, как минимум, на вынесении частного определения. Что же касается документа, то я прошу копию, заверенную нотариусом, приобщить к делу. Оглашаю содержание, — она спокойно прочла разрешение на вступление в брак и, не дожидаясь, пока зал всколыхнется, требовательно выкрикнула: — Прошу суд немедленно принять решение о незамедлительном освобождении моего подзащитного из-под стражи!

Казалось бы, дело решенное, Ромка оправдан, но в зале наступила такая тишина, что слышно было, как судья опрашивает заседателей. Мадам Ширепшенкина даже крякнула от досады, когда ее подруга по наробразу также утвердительно кивнула головой.

— Суд принял решение об освобождении Триконя Романа Ивановича из-под стражи. Конвой, освободить его из-под стражи. Заседание будет продолжено после перерыва. Перерыв пятнадцать минут. Суд удаляется на совещание.

Встать, суд идет. Все вскочили, чтобы броситься к Ромке. Тот, закрыв лицо ладонями, то ли плакал, то ли смеялся. Кричали «ура», аплодировали, и вдруг судья услышал пулеметную очередь, потом еще одну. Стреляла старуха на площадке перед кинобудкой. Установив сошки пулемета Дегтярева на подоконнике, она кричала что-то неистово, и посылала очередь за очередью, слава Богу, в небо. По такому случаю на ней был пиджак с двумя орденами Славы и орденом Красной Звезды, на впалой груди позвякивали еще какие-то медали, и пустые гильзы скатывались вниз, прыгая на ступеньках. Запахло порохом.

«Невозможно нервной стала работа. Все-таки надо бежать в кооператив. Как получу квартиру, так и сбегу», — думал судья, чувствуя, как ледяная капля пота, прыгает у него по ложбинке с позвонка на позвонок.

Оторвавшись от погони, Степка Лапшин прокатился для верности на подножке километра полтора и спрыгнул в густые заросли лебеды в том месте, где она поменьше была перепачкана мазутом. Приземлился удачно, не споткнулся, не упал, только слетела туфля, которая тут же и отыскалась. Вокруг трещала саранча. Лебеда издавала сильный запах, было душно, и солнце темечко припекало. Обычно Степка носил тряпичную кепочку с желтым пластиковым козырьком, синими якорьками и разухабистой надписью «Ялта», теперь же не только кепарика, но и носового платка в кармане не оказалось. Кроме носков, которые он сунул туда перед побегом из того страшного холодильника.

В метрах двухстах от железной дороги стояли жилые дома, между ними промелькнул желтый рейсовый автобус. Идти туда на босу ногу не годилось, и Степка надел носки, туфли, привел себя в порядок: поддернул брюки, затянул ремень, чтобы они не свалились, но соответствующей дырочки не оказалось в районе ближайших двадцати сантиметров. Похудел страшно. То-то, когда он убегал, штаны сваливались, и их пришлось держать руками. И не было поблизости ни одного предмета, который мог бы сгодиться для прокалывания дырки.

Из-за домов выкатил зеленый тепловозик, поддерживающий над собой темно-сизое облако и наполняющий окрестности таким грохотом дизеля, что, казалось, по рельсам двигалась громадина, последний крик локомотивной моды, а не маневровая козявка. Степка поднял руку, тепловозик сбавил ход, из кабины выглянул машинист с красной глянцевой рожей, видать, ему полной мерой перепадало не только грохоту, но и жара от чуда техники.

— Чего тебе?

— Шило есть? — хотел крикнуть Степка, а получилось — заорал так, как даже не кричат в репродукторах железнодорожные диспетчера.

Машинист, конечно, расслышал, но не понял или не успел сообразить, что от него требуется, и затормозил. Степка показал ему ремень, и машинист крикнул, что шила нету. Может, гвоздь подойдет? Давай. И тут же под ноги упало несколько новых гвоздей. Зачем на сплошь железном тепловозе гвозди, Степка не задумался — тут проблем у него не было.

Проковыряв в надлежащем месте дырку, Степка вдел ремень в брючные петли и, когда стал застегиваться, обнаружил на пузе под расхристаной сорочкой что-то необычное. Оно у него было волосатым, этакий огромный вихрь-зализ против часовой стрелки, но теперь в растительности завелся шпагат — точь-в-точь шнуровка на футбольном мяче. Степка стал, разумеется, расшнуровывать свое пузо, хотя и с опаской, поскольку вспомнил анекдот о том, как примерно в таких обстоятельствах у кого-то отвалилась задница. Шпагат выходил из тела, как намыленный, и, самое странное, — не оставляя никаких дырочек, вообще никаких следов.