Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Та видступыв без наказу, та пивчаса в плену був, та вроди цэ скрыв, можэ, вин нимэцькый шпигун, так на всякый выпадок Сергийовичу десятку далы на роздумы. Ото такый вам и Араплан… Зараза вона и е зараза…

— Значит, вы категорически отрицаете факт самогоноварения, — сказал Василий Филимонович, и в тоне его основное место занимала полная и безоговорочная капитуляция. — Заявление без подписи вы считаете злостной клеветой на товарища Халабудина, то есть на его светлую память?

— Та про шо ж мы з вамы балакаем?! — удивилась старушонка.

— Так и запишем.

Он расположил планшетку на окне и стал писать, что, дескать, она, Тарасенко Мокрина Ивановна, никогда самогон не варила, никаких продуктов самогоноварения в квартире умершего гражданина Халабудина В. С. не держала, на поминках вышепоименованного гражданина самогон, упаси Бог, никто не пил и не употреблял, а заявление без подписи считает клеветой на светлую память ветерана войны. С моих слов записано верно…

— Прочтите и распишитесь.

Тут за окном несколько раз просигналила машина, старушонка засуетилась, и Василий Филимонович помог ей вынести узел на улицу. Перед подъездом стоял самосвал, предназначаемый, судя по всему, для роли такси, и водитель, человек в годах, сын одной из товарок, как объяснила гражданка Тарасенко, был немало озадачен, увидев возле машины милиционера. Василий Филимонович тоже был смущен: он своими действиями, то есть доставкой старушкиного узла к самосвалу и погрузкой его в кабину, способствовал злостному нарушению законодательства о нетрудовых доходах, каковыми здесь, надо сказать, никак не попахивало. Тем не менее, старший лейтенант милиции Триконь В. Ф. должен был незамедлительно пресечь попытку использования государственного транспорта не по назначению, хотя старушонка Тарасенко — не очень-то частное лицо, в столице проживала не по собственной прихоти, а по поводу исполнения гражданского и товарищеского долга. Короче говоря, Василий Филимонович угодил в парадоксальную ситуацию и выход из нее нашел проще простого: пожелал гражданке Тарасенко удачного пути, козырнул и пошел в общественный пункт охраны общественного порядка. Взял служебный грех на душу: нет и не может быть такого закона, который всю жизнь распишет, разложит ее всю по полочкам… «Нет же такого закона, товарищ подполковник?» — спросил он у начальника. «Эх, Вася-Вася…» — послышалось в ответ.

Скоростной лифт низвергал рядового генералиссимуса пера едва ли не на грани свободного падения, и поэтому душа героя героев находилась в состоянии парения. Еще бы, расчудесным образом отделался от приставучего американца, судьба послала родного участкового тютелька в тютельку и, если бы в кабине не находилось много посторонней общественности, в том числе и от прогрессивной части всего человечества, он высказал бы Василию Филимоновичу от всей души, от ребра, так сказать, до ребра, слова благодарности в обрамлении искренних чувств признательности как таковых. «Когда рядом товарищ Трикон, агент империализма никому не страшон!» — крутом-вертом взвихрились мысли великого графомана, ради рифмы не пожалевшего фамилию своего спасителя, сделав из нее, напоминавшую прекрасную русскую тройку, нечто мошеннически-картежное или вовсе басурманское, навязчиво рифмующееся с «террикон». Лифт несся вниз, а во вдохновении Аэроплана Леонидовича не снижалось давление стихотворного напора, вспухал замысел сварганить о товарище Триконе героико-публицистическую былину на актуальную тему работы по дальнейшему улучшению и укреплению соцзаконности и соцправопорядка.

Участкового и рядового генералиссимуса пера разделяли три или четыре белобрысых иностранца, судя по невозмутимости — скандинавов, а товарищ Тетеревятников стоял рядом и приглядывался к Аэроплану Леонидовичу с нескрываемым профессиональным интересом. Приятного мало, когда смотрят на симптомы, а не на тебя, которого не видят, хотя и смотрят, что называется, в упор.

«СПИД?» — содрогнулся Аэроплан Леонидович, вспомнив угрозу мистера Гринспена, и даже обрадовался мелькнувшему, как черный мотылек, чувству ужаса, которого он давно не испытывал, так как боялся на свете лишь политической невыдержанности и вследствие этого идеологической измены.

Ужаснуться было приятно, сильные чувства вносили в душу свежесть, тем более что насчет СПИДа американец сильно загнул — после Марьи Лошаковой рядовой генералиссимус возненавидел женщин, вел не столько по моральным соображениям, сколько по техническим причинам исключительно целомудренный образ жизни.

«А что если добрейший Василий Филимонович — агент Даниэля Гринспена, ну и эти, — он взглянул на эскулапов, — его сообщники?» — такой поворот сюжета могло подкинуть лишь расхулиганившееся вдохновение, понизившее оптимизм Аэроплана Леонидовича до самой низкой отметки в нынешний вечер. У любого другого человека столь разительная смена настроения могла бы привести к трещине морально-психологических устоев, возможно, и к полному их крушению, особенно, если они кристально чистые. Но устои Аэроплана Леонидовича были отлиты из того материала, из которого вначале делали людей, а потом вознамерились делать самые крепкие в мире гвозди — кто знает, быть может, по этой причине последние попали в разряд стойкого дефицита, поскольку централизованно все фонды были направлены на человеческий фактор?

В вестибюле башни рядовой генералиссимус пера неожиданно сделал несколько шагов к внимательно-задумчивому милицейскому лейтенанту и, торопясь, зашептал ему:

— Запомните меня, лейтенант! Я — Около-Бричко, если что случится — вспомните обо мне.

Увидев сопровождающих в белых халатах, лейтенант понимающе улыбнулся, с готовностью согласился:

— Непременно запомню. Будьте спокойны.

И подмигнул белым халатам.

Возле машины «скорой помощи» Аэроплан Леонидович немного поупрямился, отказываясь садиться. Василий Филимонович не стал выкручивать до боли ему руки, хватать за шиворот и сгибать в три погибели перед тем, как затолкать в машину, а бережно, как и предписывается представителям органов внутренних дел, взял клиента под локоток и сказал:

— Многоуважаемый товарищ Около-Бричко, будьте любезны, надо ехать, — и в извиняющемся стиле добавил: — Вы же пили… Пожалуйста, — Василий Филимонович, как и советовали ему медики и во избежание потрясения психики больного, продолжал деликатничать с Аэропланом Леонидовичем, в полном соответствии со своими служебными инструкциями. Да и нельзя было говорить напрямик, что Степан Лапшин отдал концы, не приходя в сознание, что в его квартире было обнаружено четыре стакана, на двух остались отпечатки пальцев хозяина, а на двух других — товарища Около-Бричко. Не мог говорить Василий Филимонович, что он давно, главным образом для установления авторства анонимок, заполучил отпечатки пальцев гражданина Около-Бричко.