Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Делать нечего, надо было предпринимать меры. Он надел рукавицу из старого козла на черта на палке, вырубил его и вызвал председателя домового комитета с проспекта Борьбы к себе в резиденцию, расположенную, как и положено, в Моссовете.

Председатель из дома 124-А явился в джинсовом костюме, рябом от заклепок, со звоном и блеском цепей, блях и застежек, с волосами до лопаток, с широкой лентой на лбу, на которой розовой с перламутром губной помадой было написано «КISS ME!»

«И этот?» — неприязненно подумал Великий Дедка, усмехнулся про себя: страшилище, мордочка — кожпеченое яблоко, обросшее двухтысячелетним мхом, а туда же: целуй его! Хорошо, хоть древесным спиртом от него не разит.

— Догадываешься, почему призвал, или подсказать? — спросил Великий Дедка.

— Каюсь, Великий Дедка Московского посада, не доглядел. Не сумели противостоять проискам Лукавого. Мы обсудили прискорбный случай на профсоюзном собрании, бригадира второго подъезда сняли с Доски почета, лишили тринадцатой зарплаты, вся бригада лишилась призового места в соревновании за звание подъезд образцового содержания…

— Ох, и навострился… Как по газете стрекочешь! Ты мне лучше скажи, — как ты будешь заботиться о гражданине Около-Бричко?

— Эх, — тяжко вздохнул, явно не по чину, ПДК Борьбы 124-А. — Разве это человек? Да он лукавый насквозь.

— Теперь понятно, почему рядовой генералиссимус за такое короткое время побывал в стольких переделках, — пробормотал Великий Дедка, но так, что в приемной у председателя Моссовета мелко-мелко зазвенели хрустальные стаканы. — Около-Бричко сколько раз спасала защита центрального пульта?

— Сбои, они и у нас бывают. Степка Лапшин просто пережрал.

— Где ты был в этот момент?

— Наша металл-рок-группа «KISS ME!» давала концерт, чтоб чертям было тошно.

— Чертям было тошно, а Степка три литра осинового самогона выкушал. Нельзя было толкнуть под локоток, чтоб трехлитровую банку уронил?

— Как можно! Жалко! — искренне вырвалось у ПДК Борьбы 124-А.

— А человека не жалко, — с укоризной произнес Великий Дедка, — ему бы столько лет налоги платить, потом пенсию получать. Постановление о борьбе с пьянством не для вас писано? Надо бы вас заслушать на дедовщине да и отправить кое-кого на вымочку да просушку. Пока лешаками не обернулись. Теперь слушай в оба уха, — посуровел Великий Дедка. — Ты художественную самодеятельность поставь отныне на второе место, на первое — домовую службу. Чертям будет тошно, ежели ты глаз не спустишь с гражданина Около-Бричко и не дашь зазря волосу с его головы упасть. Его волосы, кстати, уже исследовались в заокеанских лабораториях, и я узнаю об этом, откуда ты думаешь? Из перехваченных шифровок! Из домкома Борьбы 124-А — ни звука об этом!.. Нерадиво службу несете, не оберегаете клиентов. Что Около-Бричко поделывает? — вдруг спросил он.

— Докладываю: в настоящее время он, закрывшись в своей квартире, работает по-творчески!

Великий Дедка включил видеоканал, проверил: да, Аэроплан Леонидович, не взирая на то, что четвертый час утра, что за стеной у него лежит усопший Степан Лапшин, вдохновенно отстукивает на древней машинке «Товарищество Жъ. Блокъ» поэму «Ускоряя ускорение ускорения»!

— Имей в виду: рядовой генералиссимус, по всей вероятности, не человек, а лишь для блезиру как бы человеческий фактор, но вкрутую. Венец эволюции Каинова семени, понял? Нечистая сила создавала его в противовес человеку одухотворенному и потому разумному. Сделать так, чтобы рядовой генералиссимус унялся, нечистая сила не в состоянии, поскольку он это время принял за свое. Наша задача: дать возможность Около-Бричко раскрыть все свои антиталанты, чтобы люди могли понять опасность этого типа человекообразных. Понять — это не всегда простить, а, прежде всего, знать. Люди должны знать! Но за свое знание они не должны больше платить — слишком кровав был аванс! Людей мы обязаны поберечь. Поэтому за упущение по службе отныне — аннигиляция даже без прощального хлопка в небе. Брысь!

Преддомкома после команды «брысь!» исчез прямо сквозь стену — только вздыбился ворс на том месте ковра, где он стоял. Великий Дедка решил покинуть кабинет председателя Моссовета, полетать над городом, подышать воздухом. И ночью разогретая Москва дышала миазмами научно-технического прогресса. У него сжало грудную клетку от всевозможных нарушений предельно допустимых норм чуть не по всей таблице Менделеева. Должно быть, заработал стенокардию от работы без противогаза, зачесалось в носу, прочихался, сбивая листву на деревьях Страстного бульвара и, определив, откуда ветер дует, на форсированном режиме полетел за город, отдохнуть от забот. Приземлился возле какого-то лесного озерка, окутанного туманом — две русалки выглянули из воды, всплеснули руками от неожиданности, узнали и пошли на дно. За спиной потрескивал валежник — улепетывал здешний лешак, и филин злорадно ухал ему вдогонку.

В предчувствии рассвета расщебетались птицы. Туман разошелся, над водой заклубились комары, заплескалась верхоплавка, пытаясь достать насекомых. Пригрело солнце, возле озера стало свежее, но хорошо, как хорошо было, Господи!..

Великий Дедка снял рукавицу с черта на палке, чрезвычайный и полномочный Лукавого оживился, высунул красный от внимания птичий язычок.

— Вот что, рожа немытая, — сказал ему Великий Дедка. — Передай Главлукавому: в девять утра сегодня жду его возле памятника Юрию Долгорукому, сидеть буду на скамейке напротив лошадиного хвоста.

Ночь у мистера Гринспена была ужасной, с обычными для него кошмарами (тут, следует оговориться, случай был особый: кошмары в кошмарах!), в которых он неизменно убегал, прятался, уезжал, улетал, уплывал. Его же всегда настигали, хватали, душили, вязали, били, пытали, сажали на электрический стул, правда, тут он всегда задумывался над тем, какая же сволочь экспортирует сюда эту самую некомфортабельную мебель в мире? А ведь еще он горел, жестоко, мучительно сгорал вместе со своими суперсекретными бумагами, падал со всевозможных высоких здешних мест — высотных домов, например, на площади Восстания и на Смоленской. Сваливался сам, по собственной инициативе, или же ему активно помогали в этом, с советского МИДа, с домов на Калининском проспекте, где прижились разные министерства, ну, и с Останкинской телебашни…

Во время последнего отпуска в Штатах он пошел к врачу, старому школьному товарищу Биллу Тетервудсу. Он всегда был свойским парнем этот Билл, и если уж идти сдаваться, размышлял Даниэль Гринспен, то к приятелю, который сможет тебе помочь и не разболтает в случае чего.

— Знаешь, Билл, я, должно быть, того, немного устал, — неуверенно начал гость и поведал ему о своих тревогах, ночных видеоклипах и фильмах ужасов, ощущении постоянной опасности, гнусного, ненавистного страха, затаившегося за каждым углом, в каждом встречном, преследующего везде, всегда и всюду.