Джулиан Барнс - Глядя на солнце

И ни в каком горном воздухе она не нуждалась, ее утомление было не физического происхождения. Она вела домашнее хозяйство для Майкла; она работала в саду и на огороде; она обзаводилась четвероногими друзьями, зная, что в деревне их считают заменой детей. Она держала поросенка, который убежал, и его нашли, когда он грыз катафоты на шоссе. Она привечала невидимых зверьков, которые выходили из своих убежищ, только когда ее вблизи не было. Иногда, лежа в кровати, она слышала, как ежик, словно в знак благодарности, погромыхивает жестяной крышкой с молоком, и тогда она улыбалась.

Двадцать лет она принимала нормальное участие в жизни деревни; она заглядывала на чай; она помогала; она вносила пожертвования; она стала — внутри себя — безликой. Несчастной она себя не чувствовала, хотя счастливой не была; относились к ней достаточно хорошо, хотя она держалась в стороне от главных деревенских интриг; она была, мало-помалу пришла она к выводу, довольно заурядной. Майкл, во всяком случае, считал ее заурядной. Но были вещи и похуже. В детстве она иногда думала, что станет особенной или хотя бы женой кого-то особенного; но ведь все дети так думают, верно? Добавочная плоть смягчила углы ее лица. Низкое серое небо, в котором трудно было различить отдельные тучи, непрерывно грозило дождем.

Иногда, с течением лет, она прикидывала, не завел ли Майкл связь на стороне. Не было ни воротничков с впечатанной губной помадой, ни припрятанных фотографий, не было поспешного вешания телефонной трубки. Но ведь, учитывая профессию Майкла, такое скорее всего исключалось. Единственным намеком служило то, как он иногда смотрел на нее — словно щурясь с высоты восемнадцати тысяч футов на дымящую грузовую посудину. Она никогда не спрашивала, он никогда не заговаривал. Кто что знает о других жизнях?

Ее родители умерли. Когда ей исполнилось тридцать восемь, ее месячные прекратились. Ни удивления, ни сожалений она не испытывала: ее бытие, чувствовала она, уже давно прекратило искать себе определение. Возникало ли у нее желание в глухие часы ночи кричать, кричать, кричать? А у кого оно не возникало? Стоило только посмотреть на жизнь других женщин, и становилось ясно, что могло быть гораздо хуже. Ее волосы начинали седеть, она никаких мер не принимала.

Почти через год после прекращения менструаций она забеременела. И заставила врача произвести вторую проверку, прежде чем поверила его диагнозу. Он сказал, что подобные случаи известны, и с вежливой смутностью упомянул лондонские поезда. Джин коротко его поблагодарила и пошла домой рассказать Майклу.

Она, собственно, не думала, что испытывает его, хотя в последующие годы призналась себе, что вполне могла. Сначала он сердился, но не по-обычному — словно бы даже на себя; может быть, он хотел бы обвинить ее в любовной связи, но не мог, то ли потому, что это было слишком уж неправдоподобно, то ли из-за собственной нечистой совести. Затем он твердо сказал, что им слишком поздно обзаводиться детьми и что ей следует от ребенка избавиться. Затем он сказал, как это странно после двадцати-то с лишним лет. Затем добавил, что чуднее не придумать, и посмеялся над тем, как удивит ребят. Затем на его лице появилось размягченное воловье выражение, и он умолк: быть может, проигрывал в воображении сценки отцовства. Наконец он обернулся к Джин и спросил, что она-то обо всем этом думает.

— О, я рожу и уйду от тебя. — Ничего подобного она говорить не собиралась, но почему-то слова, сказанные инстинктивно и без осознанной смелости, ее не удивили. Казалось, они не удивили и Майкла. Он только засмеялся.

— Ах ты, моя девочка, — сказал он с присюсюком, который при нормальных обстоятельствах вызвал бы у нее неловкость, но теперь она испытала только недоумение. Майкл явно ничего ни о чем не понял.

— Но, пожалуй, я уйду от тебя, а рожу потом. Пожалуй, в таком вот порядке. — И вновь слова ее не удивили: теперь, когда она их отрепетировала, они показались не только неопровержимыми, но почти банальностью. И страха она тоже не испытывала, хотя ожидала, что Майкл рассердится.

А он только похлопал ее по плечу, сказал «обсудим это утром» и начал рассказывать ей про серию краж из местного магазина готовой одежды, с которыми наконец удалось разобраться. В дамской кабине для примерки установили двустороннее зеркало, и детектив, бдительно скорчившийся в шкафчике, взял с поличным вора-трансвестита, когда тот набивал блузками свой бюстгальтер.

Ей хотелось сказать: послушай, оно никак с тобой не связано, мое решение то есть. Мне необходима более трудная жизнь, только и всего. Суть в том, что я хочу жизни первого сорта. Возможно, я ее не обрету, но единственный мой шанс — освободиться от второсортной жизни. Возможно, у меня ничего не получится, но все равно я хочу попытаться. Это только мое дело, а к тебе оно отношения не имеет, так что не тревожься.

Но ей не удалось бы сказать ничего подобного. Следовало соблюсти определенный декорум, так же как и в вопросе о том, нет ли у Майкла связей на стороне. Приходится соблюдать некоторые правила, признавать некоторое право сердиться; уважать некоторые формы лганья; приходится взывать к чувствам другого человека, взаимно притворяясь, будто эти чувства существуют, хотя и подозреваешь, что их нет и в помине. Все это, разумеется, было неотъемлемой частью того, что она подразумевала под второсортной жизнью.

Она сознавала, что Майклу ее отъезд может причинить боль; но эта мысль не только не подтолкнула ее остаться, но и вызвала легкое презрение к нему. Никакой гордости она из-за такой реакции не ощутила, но отрицать ее она не могла. Потому что впервые за все время их брака она осознала некоторую власть над ним. Возможно, власть всегда провоцирует презрение — возможно, потому он и считал ее глупой до невозможности. Если так, то тем больше причин уехать.

Уехать ей хотелось немедленно, но она не уехала. Для ребенка будет лучше, решила она, если он проспит первые месяцы своего существования без излишних отголосков жизни, ждущей впереди, жизни вовне; лучше не начинать его тревог прежде, чем это станет абсолютно необходимым. Ну и на прощание следовало немного оберечь Майкла. Если она исчезнет сейчас, беременная всего два месяца, по деревне пойдут разговоры, что она сбежала к любовнику, к какому-нибудь жиголо чаепитий с танцами или к цирковому атлету. А если она уедете ребенком или на последнем месяце беременности, они не будут знать, что им думать. Может быть, решат, что она сошла с ума. Ведь говорят, женщины после родов часто сходят с ума, и, без сомнения, такая вероятность значительно выше для женщины ее возраста.

Соседки говорили ей, что позднее дитя — благословенное дитя. Доктор ненавязчиво предупредил ее о болезни Дауна и вновь упомянул лондонские поезда. Майкл опасливо следил за ней, переходя от мальчишеских самопоздравлений к неопределенным страхам. Она ощущала присутствие этих страхов, но ничего не делала, чтобы их рассеять. Наоборот, она их использовала. Она знала, что беременным женщинам положено уходить в себя, что мать и нерожденное дитя обосабливаются в автономную республику, и древняя племенная магия учила мужчин вести себя иначе по мере того, как животы их жен вздувались, — учила их благоговению, которое часто выражается в сентиментальной слезливости.