Амели Нотомб - Гигиена убийцы

— Как же мне тогда вас убедить?

— Никак. Все равно не убедите.

— В таком случае мне нечего терять.

— А вам с самого начала нечего терять со мной. Вы — женщина, и этим все сказано.

— Кстати, я составила небольшой обзор женских образов в вашем творчестве.

— Я так и знал. Чего еще от вас ждать.

— Вы сказали, что в вашем мировоззрении женщина не существует. Я могу только подивиться, что человек с подобными взглядами создал так много женщин на бумаге. Я не стану подробно рассматривать всех, но в ваших книгах я насчитала порядка сорока шести женских образов.

— Не понимаю, что это доказывает.

— Это доказывает, что женщина в вашем мировоззрении существует: вот вам первое противоречие. И вы увидите — не последнее.

— О! Мадемуазель ловит меня на противоречиях! Да будет вам известно, госпожа учительница, что Претекстат Тах возвел противоречие в ранг высокого искусства. Невозможно вообразить ничего более изящного, более утонченного, более острого и выбивающего из равновесия, чем моя система самопротиворечия. И надо же — является какая-то мымра, которой только очков не хватает, и сообщает мне с победоносным видом, что наковыряла пару-тройку досадных противоречий в моем творчестве. Не замечательно ли иметь такого дотошного читателя?

— Я не говорила, что это противоречие досадное.

— Не говорили, но я же вижу, что вы так думаете.

— Мне лучше знать, что я думаю.

— Это еще вопрос.

— В данном случае я нашла это противоречие небезынтересным.

— Силы небесные.

— Итак, я сказала, сорок шесть женских образов.

— Чтобы ваша цифирь представляла хоть какой-то интерес, надо было подсчитать и мужские, детка.

— Я это сделала.

— Какая сообразительность.

— Сто шестьдесят три мужских образа.

— Ах вы бедняжка, мне вас так жаль, иначе я не преминул бы посмеяться над столь вопиющей диспропорцией.

— Жалость — чувство предосудительное.

— О! Она и Цвейга читала! Какая образованная девушка! Видите ли, дражайшая, мужланам вроде меня ближе Монтерлан, которого вы вряд ли осилили. Мне жаль женщин, поэтому я их ненавижу, — и наоборот.

— Коль скоро вы питаете такие здоровые чувства к нашему полу, объясните мне, зачем вам понадобилось создавать эти сорок шесть женских образов.

— Ни за что — это объясните мне вы. Такой забавы я упустить не могу.

— Не мне вам объяснять ваше творчество. Но поделиться кое-какими наблюдениями могу.

— Сделайте одолжение, поделитесь.

— Вот вам все скопом. У вас есть книги без женщин: «Апология диспепсии», разумеется…

— Почему «разумеется»?

— Потому что это роман вообще без героев, а то вы не знаете.

— Так вы и правда читали мои книги, хотя вряд ли все.

— Женщин нет также в романах «Растворитель», «Перлы для побоища», «Будда в стакане воды», «Преступление против уродства», «Все идут ко дну», «Смерть и ни слова больше» и даже — это самое удивительное — «Покер, женщина и другие».

— Восхититесь, как это тонко с моей стороны.

— Итого восемь романов без женщин. Двадцать два минус восемь — четырнадцать. Остается четырнадцать романов, в которых выведены сорок шесть женских образов.

— Хорошее дело наука.

— Распределены они в этих четырнадцати книгах, разумеется, неравномерно.

— Почему опять «разумеется»? Я слышать не могу, как вы бросаетесь этими «разумеется» применительно к моим книгам. Вы хотите сказать, что мое творчество так предсказуемо и просто устроено?

— Именно потому, что ваше творчество непредсказуемо, я и употребляю слово «разумеется».

— Только не надо софизмов, пожалуйста.

— Абсолютный рекорд по женским образам удерживает «Поруганная честь между мировыми войнами» — в этом романе действуют двадцать три женщины.

— Это легко объяснимо.

— Сорок шесть минус двадцать три — двадцать три. Остается тринадцать романов и двадцать три женщины.

— Статистика — великая вещь.

— Четыре ваших романа моногинны — позволю себе столь несуразный неологизм.

— А почему, собственно, вы себе позволяете?

— Это «Молитва со взломом», «Сауна и другие радости плоти», «Проза эпиляции» и «Приказать недолго жить».

— Что же мы имеем в остатке?

— Девять романов и девятнадцать женщин.

— Как насчет распределения?

— «Гадкие люди» — три женщины. Все остальные романы, с позволения сказать, дигинны: «Безболезненная асфиксия», «Интимный беспорядок», «Urbi et Orbi», «Рабыни оазиса», «Мембраны», «Три будуара», «Сопутствующая благодать» — одного не хватает.

— Нет, вы назвали все.

— Вы так думаете?

— Да, урок вы выучили на «отлично».

— Я уверена, что пропустила один. Давайте повторим весь список с самого начала.

— Ох, нет, только не это!

— Придется, иначе вся моя статистика пойдет насмарку.

— Вам ничего за это не будет, обещаю.

— Что ж, ладно, повторю. У вас найдется листок бумаги и карандаш?

— Я же сказал вам: не надо! Вы меня достали этим перечислением!

— Так избавьте меня от этой необходимости — скажите недостающее название.

— Да мне-то откуда знать? Я забыл половину из тех, что вы перечислили.

— Вы не помните своих книг?

— Естественно. Когда вам будет восемьдесят три года, вы меня поймете.

— Все же у вас есть романы, которые вы не могли забыть.

— Наверно, есть, но какие именно?

— Это не мне вам указывать.

— Как жаль. Ваши оценки так меня забавляют.

— Я счастлива. А теперь помолчите, пожалуйста, не сбивайте меня. Итак, «Апология диспепсии» — это раз, «Растворитель»…

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— …это два, «Перлы для побоища» — три.

— Вы не дадите мне беруши?

— Вы не скажете мне недостающее название?

— Нет.

— На нет и суда нет. «Будда в стакане воды» — четыре. «Преступление против уродства» — пять.

— Сто шестьдесят пять. Двадцать восемь. Три тысячи девятьсот двадцать пять. Четыреста двадцать четыре.

— Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» — шесть. «Смерть и ни слова больше» — семь.

— Хотите карамельку?

— Нет. «Покер, женщина и другие» — восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» — девять.

— Хотите стаканчик «Александра»?

— Замолчите. «Молитва со взломом» — десять.

— Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?

— «Сауна и другие радости плоти» — одиннадцать.

— Я ожидал подобного ответа.

— «Проза эпиляции» — двенадцать.

— Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.

— Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» — тринадцать.

— Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?

— Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» — четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» — пятнадцать.