Сергей КРАСИЛЬНИКОВ - Critical Strike

– Сс… сука, – еле выговорил я.

– Слабак, – презрительно хмыкнул Джимми и плюнул на меня. Темное пятно двинулось к белой пульсирующей полосе молнии, и я закрыл глаза.

– Я сс-самый сильный шаман во… во всем мире, – пробормотал я из последних сил.

Теплая когтистая лапка Серафима вдавливается в мой пупок.

Пульсация в животе. Теплое что-то, родное, близкое, мягкое в районе моего пупка. Я моргаю глазами, почти ничего не вижу. Только цветные пятна, свет, и тень, и звуки, запахи, и голова болит. Потираю затылок: шишка.

– Я ничего не вижу…

– Сейчас пройдет. Скоро пройдет, Степ. Голова на месте?

– На месте… Только зачем ты бил так сильно?

– А как же еще! Инициация – это всегда испытание. В древней Руси вон страшнее было: юношей опаивали ядом, заводили в избушку специальную для посвящений, там завязывали глаза и выбивали зубы. Кому как повезет, некоторые почти беззубыми оставались. А ты просто водки заговоренной выпил и доской по затылку получил один раз.

– Уууй! Ну и зачем так делать-то?

– А то как же, Степа! Сам сообрази: вот парень молодой, никто его всерьез не воспринимает. Пошел он в лес и убил здоровенного тигра, принес в племя. И все поверили: мужик! Мужчина! Сильный! Справился. Или так еще: взял да и ребенка из воды вытащил. Или вождя вражеского племени убил. Испытание прошел. Но тут ведь как: на всех тигров-людоедов, тонущих детей и вражеских вождей не напасешься, а мужиком каждый быть хочет. Вот и придумали посвящение, инициацию. Искусственное такое испытание. Понимаешь?

– И все равно больно…

Отец провел пальцами по затылку, пощупал.

– Ничего, заживет. Зато ты теперь настоящий шаман. Самый что ни на есть!

Я могу рассмотреть отца уже более отчетливо: вот лицо, вот куртка, вот в руке доска деревянная. Я щупаю живот; там копошится что-то мокрое и теплое, какой-то маленький скользкий комочек.

– Пап, чего это?

– Это тебе дано при инициации было.

– Что именно?

Отец поднялся, встал передо мной, и луч света, падавший из окна, высветил его почти полностью. Он развел руки и торжественно произнес:

– Степка, сынок! Ты будешь самый сильный в мире шаман!

– Вот это да! Серьезно?!

– Тут есть одно но, – отозвался отец. – Ты теперь в двух кусках.

– Что?!

– Тебя расщепило надвое при инициации. Боюсь, что ты сможешь действовать только вполсилы. У тебя аура как бы двойная теперь… Ты только не расстраивайся, все не так уж плохо. Просто надо будет беречь свой второй кусок.

– Что?! Какой еще второй кусок?!

Отец подошел, наклонился и взял маленький теплый комочек с моего живота. Потянул на себя, и я вдруг почувствовал: эта штука связана со мной пуповиной, она присоединена к моему пупку. Попробовал рассмотреть ее, но не вышло, что-то страшное произошло с моим зрением.

– Я могу ошибаться, но, кажется, это хорек, – сказал отец и полоснул ножом по пуповине.

Я заорал от сильнейшей, непереносимой боли.

Мне было шестнадцать, когда я прошёл инициацию.

Зрение так и не вернулось до конца, пришлось покупать очки. Хорька я назвал Серафимом, и он стал мне родным братом почти сразу. Пил молоко только из моих рук, слизывал с ладони, с пальца слизывал. Маленький и хилый, он быстро прибавлял в весе и вскоре окреп, начал ползать, потом ходить, потом бегать. Всюду, куда бы я ни шел, он сопровождал меня, и если я надолго расставался с ним, то чувствовал себя как-то неправильно, будто не в своей тарелке.

У меня перестали получаться ритуалы, даже самые простые. Пришлось всему учиться с нуля, и это было жутко трудно.

– Так надо, это баланс, – объяснял отец. – Это чтобы уравновесить твою большую силу.

– И так что, всегда будет? Я самый сильный шаман из когда-либо живших, но навсегда – только вполовину от полной силы?

– Не совсем. Я думаю, ты можешь с ним как-то воссоединиться. Хорьки живут пять-семь лет, а ты-то гораздо больше жить будешь. Ему надо вырасти, и тогда уже попробуем сообразить вместе.

– И что потом?

– Не знаю. Такого, как у тебя, при инициации еще никому не давалось.

Отцу-то хорошо, дар простой и полезный: не стареть и не болеть. А у меня – хорек и слепота какая-то…

– Самый сильный в мире, – говорил я Серафиму, подняв его перед собой на руках. – Самый сильный в мире! Самый-самый сильный!

Немного успокаивало.

– Инициация? – переспросила Нина. – Да ты просто зрительный центр какой-то в мозгах отбил, не смеши меня. Человек – это машина, робот, запрограммированный на сохранение и продолжение жизни ДНК. Родиться, вырасти, дать потомство – вот и вся наша функция. Какая тут инициация, Степа… Это у отца магическое мышление, но хоть ты не начинай мистифицировать. Почем хорька купил?

– Я не покупал, говорю тебе…

Нина смеялась, отмахивалась от меня с какой-то грустной улыбкой.

– А изменить это как-то можно? – спросил я у отца после очередного проваленного ритуала вызова духов.

– Ты работай над собой, Степа. Тебе теперь все будет гораздо труднее даваться, чем остальным, но ты не сдавайся, вон, видишь, Серафимка-то веселый, тебе радуется, любит тебя.

– А все-таки? – тихо спросил я.

– Ты в любой момент можешь отказаться от инициации, конечно. Можешь перестать быть шаманом. Но только сначала хорошо все обдумай.

Я посмотрел на Серафимку. Он нарыл в огороде какого-то червяка и носился с ним по двору, пугал отцовского Тузика. Тузик отпрыгивал, тявкал, вилял хвостом.

– Давай еще раз этот ритуал вызова проведем, – сказал я.

– Вот! Вот это уже совсем другой разговор! – воскликнул отец. – Сейчас еще курений принесу, а ты учи заговор пока. Сейчас все получится.

И со временем понемногу начало получаться.

Больше я ни разу не думал о том, чтобы отказаться от дара.

Тепло разлилось от пупка по всему моему телу тремя волнами, и мохнатый комок на животе исчез.

Я встал на ноги. И даже не сам встал, а словно бы какой-то металлический прут разогнулся внутри моего тела, вдоль позвоночника распрямился и поднял меня. По рукам и ногам текло страшное, огненное что-то; на голове шевелились волосы. Седина исчезла, патлы до самых кончиков налились здоровым бурым цветом, каким-то звериным окрасом изошли и отросли с невероятной скоростью до самой поясницы. Зрение вернулось в многократном объеме: теперь я не просто видел без очков, теперь я видел все сразу еще и в инфракрасном диапазоне, и в ультрафиолетовом, и в каком-то психоэнергетическом, видел так отчетливо, как никогда раньше.

– Джимми! – заревел я. – Революционер сраный!

Джимми оторопело обернулся, пару раз ударил в бубен, но никакого эффекта это не возымело. Его заклинания размазывались по мне, как снежинки по стеклу. Я вытянул свой бубен и одним только щелчком по нему отбросил Джимми метра на два. Боковая ветка молнии на мгновение коснулась его; когда Джимми рухнул наземь, снег вокруг него задымился. Он принялся колотить в бубен быстро и ритмично, но сделать ничего не смог. Я спокойно шагнул к нему, остановился возле молнии. Она изогнулась, отодвинулась от меня, очертила контуры моей ауры.