Андрей Рубанов - Йод

Взъерошенный, загорелый, он выслушал деловитого, немногословного пресс-секретаря: тот отчитался о работе, сунул папку с вырезками из столичных газет, – Бислан открыл, стал смотреть, его глаза едва не слипались, и пресс-секретарь вежливо вынул папку из его пальцев, закрыл, положил на столик, сказал: «Потом прочитаешь, отдыхай» – не фамильярно, а на правах близкого товарища, соседа по централу «Матросская Тишина».

Пресс-секретарь так и не отдохнул за те полтора дня, не смог расслабиться. Он выпивал, ел местную еду, часами просиживал на балконе, в пластиковом кресле, вытянув ноги и наблюдая жемчужные переливы меж собой и горизонтом, и хвалил свою предусмотрительность, заставившую прихватить из дому две пары чистых носков; в городе были перебои с водой, она не всегда текла из кранов, а если текла, то в любой момент могла перестать вытекать. Пресс-секретарь много и старательно дышал соленым воздухом и, если бы провел на берегу не сорок часов, а сто сорок, получил бы много пользы для здоровья и нервов, – но, повторим, почти ничего не получил. Он был сложно сделан или думал, что сложно сделан, – так или иначе, ему всегда, с раннего пубертатного юношества, приходилось настраивать себя на отдых, мысленно вращать какие-то специальные внутренние рукоятки, позволяющие выйти из режима движения в режим покоя. Внезапный набег на каспийское побережье вышел слишком кратким, скомканным – пропитанный разнообразной тюремной дрянью организм пресс-секретаря ничего не понял.

В вестибюле пансионата стояла будка междугородного телефона, и он несколько раз звонил в Москву, говорил с женой.

За час перед отлетом у него разошелся шов на левом ботинке, и он сильно расстроился.

А Каспий был прекрасен, бесшабашен и упруг. Он ревел. Он очень обижался. Ведь люди, разумеется, должны приезжать на его берега не в камуфляже, с автоматами – а в белых штанах, на машинах с открытым верхом, чтоб сзади торчали в небо доски для серфинга.

– То, что ты ушел оттуда, – сказал Иван, – меня не удивляет. Меня удивляет, что ты так долго продержался.

– Семь лет.

– Критический срок, – брат авторитетно ухмыльнулся. – Первые два года летаешь, как на крыльях. Строишь контору на голом энтузиазме, на интересе к новому делу. Первые два года тебя прет. Ты совершенствуешься. Следующие два года охладеваешь и тянешь лямку. Потом еще два года скучаешь. Это этап разочарования А на седьмой год ты уже ненавидишь свою работу. И ухо11 дишь. Так утверждают западные психологи.

Скорее так утверждали не западные психологи, а моего брата Ивана жена, она действительно была психолог. В начале девяностых несколько моих знакомых и друзей дружно женились на психологинях. Перезнакомились в университетском общежитии, так и сладилось. Умение разложить мозг на составные части по методике Карла Густава Юнга не помогло молодоженам, большинство семей распалось. Кто-то развелся спустя три-четыре года, кто-то протянул почти десять лет. Но брата моего Ивана супруга была особенная, у нее ничего не распалось и не могло – таких женщин можно сбрасывать на северную льдину, чтоб через год обнаружить на той льдине симпатичный домик, палисадник, пылающий очаг и группу ухоженных детишек.

– Семь лет, – повторил я, отхлебывая свой вечный чай с лимоном. – С нуля поднялись. Ни одна сволочь не помогла. Ни один банк не дал кредита. Ни один налоговый инспектор не пошел навстречу. Ни один мент или пожарник не вышел от меня с пустыми карманами...

Иван опять ухмыльнулся.

– Мне-то не рассказывай.

– Извини. Ты этого тоже хлебнул, да. Может, хоть ты мне скажешь, почему мы с тобой двадцать лет говно хлебаем?

– Ничего мы не хлебаем, – твердо возразил Иван. – Банк не дал кредита, подумаешь. Лучше скажи, чем будешь заниматься.

– Пока ничем. Отдохну.

– А потом?

– Не знаю. Честно. Хотел у тебя совета спросить.

Кроме кофе и чая взяли еще по шарику мороженого, устроились в кофейне, в некурящей зоне. Иван презирал никотин, а я мог и потерпеть, тем более что в некурящей зоне всегда свободнее, и вдобавок столики чище – пока сидели, я нашел только одно небольшое пятно, вытащил из настольного зажима салфетку с фривольным логотипом заведения и довел поверхность до идеального блеска.

Мы вместе взрослели. Однажды меня, двенадцатилетнего, сильно прижала астма, и я был перемещен из деревни к родственникам. В город Домодедово. Воздух города Домодедово почему-то втекал в легкие тощего заморыша Андрюши свободнее, чем более сырой и холодный воздух родной деревни. Почти полгода заморыш прожил у дядьки с теткой, Иван был их сын, а заморышу, соответственно, двоюродный брат. Заморыш очень любил их веселую современную семью и с удовольствием пошел вместе с Иваном в его школу и в его класс, где всю осень восемьдесят первого года приятели занимались в основном изучением трусов на старшеклассницах (разработка и практическое использование сложной системы укромных дырок в женских раздевалках и туалетах, а также стратегических точек наблюдения под лестницами, далее – подробный обмен впечатлениями; шестой класс средней школы – важнейшая эротическая эпоха). Потом заморышу стало лучше, и его вернули домой – но Иван остался ему другом и единомышленником даже спустя двадцать восемь лет, когда цветочки на женских трусах уже перестали интересовать обоих.

Иван пришел в бизнес на год раньше меня. Бросил низкооплачиваемую работу массажиста и по бешеному блату устроился в кооператив по изготовлению и продаже спортивной атрибутики. За последующие годы – все девяностые и половину нулевых – он создал и закрыл десяток всевозможных фирм, компаний и обществ с ог11 раниченной уголовной ответственностью, занимаясь то отмыванием черного нала, то производством стирального порошка. Нигде не преуспел, но зато и жив остался. Спокойный, невероятно стабильный энергетически и психически, он прошел через разнообразные неудачи, преодолел огромные долги и затяжные сексуальные приключения с сорокалетними продавщицами, – сейчас работал в издательстве, был бодр, тянул троих детей и семидесятилетних стариков-родителей; он был в порядке.

– Какого ты ждешь совета? – удивился он. – Ты писатель. Пиши.

– Напишу, – ответил я. – Потом. Сейчас не хочу.

Он пятнадцать лет практиковал йогу. Рассказывал, что минимум дважды левитировал. Окончил финансовую академию. Читал книги Мельникова-Печерского. В общем, он критически оглядел меня и произнес:

– Ты не знаешь, чего хочешь.

– Я знаю, чего я не хочу... – Мне показалось, что будет уместным понизить голос, положить локти на стол и приблизить свою голову к его голове. – Я больше не хочу русского бизнеса. Я устал делать вид, что у меня все отлично. Я устал понимать, что все остальные тоже делают вид, что у них все отлично, хотя, по мне, нам тут гордиться нечем.