Карина Шаинян - Долгий путь на Бимини

Карререс вспомнил, как впервые оказался в джунглях. Ему тогда показалось, что он попал в концентрированный раствор самой жизни, кипящую алхимическую жидкость. Сейчас эти ощущения вернулись с новой силой. Сельва, курчавым мехом покрывавшая остров, так же отличались от вест-индских лесов, как тропические заросли – от средиземной рощи. Мангры исчезли, вытесненные с берегов кружевными зарослями папоротников, – видимо, сюда прилив уже не доходил. Протоки исчезли, сменившись узким руслом, глубоко прорезавшим мягкую почву. Зелень здесь была темнее и насыщеннее, листва – гуще, стволы и стебли сплетались, душа друг друга в страстных объятиях. Почти черные, мохнато-багровые листья бегоний были подернуты шелковистой пленкой испарений. На густо обросших мхом поваленных деревьях красовались тонкие поганки цвета нуги и корицы.

В этих душных сумерках царила тишина, изредка нарушаемая криком птицы или шорохом змеи, но сам воздух, казалось, гудел от напряжения. От запахов земли и растений кружилась голова. В густой фон прелой листвы врывался то тонкий аромат орхидеи, то привкус плесени, то мускусная струйка хищного животного. Туман оседал на коже маслянистыми вязкими каплями. Вода в реке казалась густым грибным бульоном, и над ней стремительно носились стрекозы, будто сделанные из разноцветной фольги.

Шлюпка продолжала скользить вперед, подчиняясь уже течению самой реки. Здесь она явственно текла прочь от побережья, как будто, пока они плыли, русло каким-то невообразимым образом вывернулось в пространстве и времени. Вода цвета жженого сахара все ускорялась, изредка перекатываясь на огромных валунах из черного базальта. Свод переплетенных ветвей стал гуще и едва пропускал солнечный свет; с ветвей свисали зеленые нити тонких лиан и седые клочья испанского мха – так низко, что людям в шлюпке то и дело приходилось наклоняться и уворачиваться от насыщенных влагой завесей.

Туннель наполнял плотный пахучий туман. Впереди он сгущался; шлюпку несло неведомо куда, прямо в шевелящиеся, не видимые, но ощущаемые тени. Казалось, туман противится любым попыткам всмотреться в него. По лицу Карререса катились крупные капли пота, колени мелко дрожали, будто после схватки, из которой чудом удалось выйти живым. Гудела голова, и ледяной ужас, притаившийся в глубине души, заставлял зябко ежиться, несмотря на душную, влажную жару джунглей.

Шлюпка по-прежнему плыла сквозь сумрачный тоннель, лишь слегка морща гладкую воду, но уже был слышен водяной гул – похоже, впереди русло пересекали пороги, а то и водопад. Запах сельвы стал совсем уже нестерпимым; он будто заливал череп густой зеленой жижей. Чтобы прийти в себя, Карререс принялся наблюдать за своими спутниками.

Побледневший Шеннон что-то бормотал под нос и украдкой крестился. В тоннель он старался не смотреть – сидел, уткнувшись взглядом под ноги, и лишь изредка, подчиняясь резким окрикам Ти-Жака, вздрагивал и вяло шевелил веслом, выправляя шлюпку. Боцман же цепко оглядывался по сторонам, вид у него был сосредоточенный, почти сердитый, но иногда в сощуренных глазах вдруг вспыхивали искорки. Тогда Ти-Жак выворачивал шею, стараясь как можно дольше не выпускать заинтересовавшую его точку из виду, и его пальцы начинали нервно шевелиться.

Капитана Брида трясло. У него были воспаленные, больные глаза человека, который надеется хотя бы смертью добиться взгляда безответно любимой. Своей смертью или ее – уже не важно. Он застыл на носу шлюпки, силясь проникнуть взглядом сквозь туман, и, казалось, то готов был броситься вплавь, лишь бы скорей добраться до заветного места, то покрывался холодным потом, различая в тумане тени своих вечных кошмаров. Бабочка-морфа размером с ладонь, с крыльями цвета вечернего неба, а с изнанки – коричнево-пестрыми, неотличимыми от палой листвы, пролетела так близко, что задела лицо капитана, но Брид даже не моргнул.

Шум воды становился все ближе, превращался в грохот. Брид прислушивался, и его дыхание со свистом проходило сквозь сведенные судорогой челюсти. Карререс вдруг заметил, что сам сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки, и тоже стискивает зубы. Шлюпка зарылась носом, людей обдало водяной пылью, и они схватились за весла, инстинктивно пытаясь выгрести к берегу. Но течение становилось все сильнее, шлюпку подхватило, завертело, швырнуло на камни. На мгновение разверзлась клубящаяся серым паром бездна, в которую с грохотом валилась река, а потом туман стал таким плотным, что сидящие в шлюпке не видели даже своих спутников.

Падение казалось бесконечным. В тумане не было ни направления, ни времени. В какой-то момент Каррересу показалось, что шлюпка двигается вверх – иллюзия, вызванная слепотой; он сжал борт в ожидании страшного удара, но его все не было. Взгляд напрасно пытался проникнуть сквозь завесу; мозг надрывался вхолостую, пытаясь вычленить в серой пустоте хоть какую-то структуру, уцепиться, не рухнуть в колодец. Туманные струи изгибались, слои перемешивались, и впереди уже угадывались складки и извивы, отливающие перламутром, хаотичные и в тоже время полные гармонии, как часть чего-то неизмеримо сложного. Еще немного – и разум скользнет сквозь них в глубину, туда, где бьется источник счастья и кошмаров, разума и безумия, иступленной веры и черного отчаяния: источник жизни, смерти, чудес. Источник, который так долго искал Карререс. То, за чем он гнался, ради чего превратился в отверженного, отлученного от церкви, изгнанного из Старого Света, одинокого и замкнутого из-за необходимости скрывать свои цели человека. То, что он искал, пытаясь понять одержимых и запуская скальпель в мозг мертвецов. Совсем близко: стоит только снова вглядеться в туман и рухнуть в эту клубящуюся глубину. Но цена… «Я бы кричал, пока глаза бы не лопнули, пока кровь бы горлом не пошла», – сказал Брид. В то время доктор догадывался, что капитан имеет в виду. Теперь он знал. Карререс вдруг понял, что смотрит в самого себя; знание окатило ледяной волной. Задыхаясь от ужаса, он рванулся обратно, но туман стал упругим, он толкал, втягивал в себя, и тогда Карререс, готовый ко всему, шагнул вперед и широко распахнул глаза, продираясь сквозь пелену.

Вокруг снова был всего лишь туман, мелкая водяная взвесь. Молочные непроницаемые пласты, тяжко колышась, обвивались вокруг шлюпки и сливались в крупные капли, в водяные слои. Вскоре оказалось, что шлюпка мягко качается на мелких волнах. Зашуршали, задевая борта, листья водяных лилий. Туман превратился в легкую дымку, которая истаивала на глазах, открывая гладкую поверхность небольшого озера. Спутники Карререса, походившие на восковые фигуры в заброшенной кунсткамере, потихоньку оживали; и вот уже Ти-Жак, очнувшись, слабо шевельнул веслом.