Максим Кантор - Учебник рисования

Пинкисевич, Стремовский и Дутов смотрели на молодую компанию несколько презрительно. Они тоже переговаривались меж собой. И мы такие были. Перестань, мы такие никогда не были. Я тридцать лет на ливерной колбасе жил, пока первый холст не продал, а эти сразу хотят. Тебе жалко? Не жалко, противно. Посмотри на этого пидора — мужик, а губы накрасил и юбку надел. У них еще Сыч есть, тот вообще. Надо додуматься — посадить эту шпану рядом с нами. Может, уйдем на хрен, уважать себя надо. Гриша мне рассказывал про этого деятеля. У него и Дали, и Шагал. Его все знают. Я считаю, что просто из уважения к коллекции следует остаться. Просто надо держаться с достоинством. Я думаю, если художник не входит в «список Первачева», он должен знать свое место. Я лично так прямо барону и скажу. Посмотрим, что выйдет. Художник должен отстаивать свою позицию. Я так считаю. И я тоже.

В ожидании клиента художники расположились двумя группами. Признанные мэтры — т. е. Стремовский, Дутов, Пинкисевич — расположились на диване у левой стены, подле аквариума с пляшущим Преображенским; они сели, положив ногу на ногу, всем видом своим декларируя независимость. Так, Дутов листал каталог аукциона Сотбис, делая пометки карандашиком, Стремовский курил трубку и пускал струи сизого дыма, Пинкисевич кутался в лагерный бушлат, надвинув треух на глаза. Представители же новой волны — Валерий и Валерия Кайло, Лиля Шиздяпина, Федор Снустиков-Гарбо и Сальский с Веденяпиным — те стали у правой стены, изображая интерес и ожидание, причем Снустиков-Гарбо, одетый в полупрозрачную блузку, розовый лифчик и короткую плиссированную юбку, выгодно подчеркивающую его стройные бедра, тот даже вытянул шею, прислушиваясь к шагам на лестнице, — не пропустить бы гостя.

Поставец придирчиво оглядел своих юных подопечных и прошел вдоль строя, устраняя мелкие неполадки: Лиле Шиздяпиной пригладил воротник у блузки, Снустикову-Гарбо поправил бретельку лифчика, Валерию Кайло расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, что придало художнику более артистический вид. Бросил он взгляд и на старую гвардию. Ну, эти знают, как себя подать. Тут волноваться не приходится. А где Роза Кранц? Вот она, расположилась у самого стола Поставца — сразу и не поймешь: может быть, это она здесь хозяйка.

И раздались шаги, и дверь железная, скрипя, отъехала на петлях — вот и гость. Поставец, не передоверяя никому судьбоносный момент, сам вышел навстречу. Пожалуй, излишне быстро побежал, слишком резво для известного культурного деятеля и полного господина. Впрочем, понять поспешность можно: не каждый день приходят коллекционеры такого масштаба. И потом, не поспешишь сам, так Роза Кранц выйдет к гостю первой — и она своего не упустит.

Вошел барон с переводчиком, запуганным мальчиком, таращащим глаза наподобие Розы Кранц.

— Фон Майзель, — приветливо сказал барон, и переводчик старательно воспроизвел его фамилию.

— Поставец, — отрекомендовался галерист.

— Сосковец? Родственник?

— Не Сосковец, а Поставец.

— Несосковец?

— Не Сосковец я, я — Поставец. Я — не Сосковец.

— Не понимаю, — барон обратился к здравому смыслу переводчика. — Вы не тот Сосковец. Но его родственник. Полагаю, сын?

— Я не имею к министру Сосковцу никакого отношения. Я — не его родственник.

— Газом, значит, не торгуете, — сказал барон, для которого кое-что стало проясняться.

— Газом не торгую.

— Это пока, — заметил барон, — вы еще придете к этому.

— Возможно, — Поставец потер руки, улыбнулся, облизнулся. Про газ он уже подумывал. Вот если выборы Тушинского пройдут как надо. Если перформанс «Форварды либерализма» прозвучит. Любопытно, что там с Дупелем намечается. К газу можно будет вернуться. — Пока занимаюсь искусством.

— Тоже интересно. Однако газ — прибыльнее.

— Газом не занимаюсь.

— Если хотите послушать моего совета — то напрасно.

— Очень может быть. Однако я торгую современным искусством.

— Достойное увлечение.

— Хотите взглянуть? Я собрал здесь художников своей галереи.

— А, эти, — сказал барон, — я знаю одного русского художника.

— Полагаю, вы знаете Гузкина. А вот его коллеги. Поглядим на работы? А потом можем пойти на ланч, — Поставец знал, как обращаться с клиентами.

— Какие обеды мы устраивали с вашим папой, — добродушно заметил барон. — Дары русских рек. Экологически безупречная пища. Икра, севрюга и эта, как ее? — забыл. Жаль, что вы не занимаетесь газом. Посоветуйтесь с отцом. Рыбу он выбирал, кстати, прекрасно.

— Не Сосковец! Поставец!

— Поставец? Нет, по-другому. Как-то похоже, но по-другому. Стерлядь, вспомнил. Великолепная еда. И, что важно, с точки зрения экологии — на высшем уровне. Впрочем, ваш папа в таких вещах знаток

— Не Сосковец!

— Понимаю. Газом не торгуете. Может быть, нефть? — самое примечательное, что всю эту белиберду барон излагал медленно и благодушно, к тому же через переводчика.

Поставец апеллировал к здравому смыслу соотечественника и внушал переводчику, кто он такой на самом деле, а подневольный переводчик разводил руками: мол, что велено, то излагаю. Войдите в положение.

— Объясните ему, что ни газа, ни нефти тут нет. Галерея здесь. И я не Сосковец.

Переводчик постарался. Барон покивал, расстроился, полез в записную книжку и заворочал страницами, пытаясь разобраться, что занесло его в столь странное место.

— Это у вас что? — барон подошел к телевизору, бесцеремонно включил звук — Чечня, что ли?

— Грязная, позорная война, — подтвердил Поставец, — язва постсоветского пространства.

— Отвратительно, — барон выключил телевизор. — Мне рассказывал мой друг Оскар. Смотреть противно.

Настроение у барона испортилось. На выручку пришла Роза Кранц. Завладев вниманием барона, она объяснила ему все.

Да, война. Позор и преступление. С трудом зараза большевизма выходит из общества. Вот, допустим, алкоголик, какой-нибудь, извиняюсь, грузчик на вокзале, все еще полагает, что он гражданин огромной империи. Не мира, заметьте, не цивилизованного человечества, а России, с ее кровавой историей. И как это вытравить из его пьяных мозгов? Тяжелая работа! И эдакое отрепье идет в армию — а там, сами понимаете: приказ какого-нибудь замшелого генерала, и готово дело — война! Слава богу, когда медийные структуры начеку, преступление становится известным. Это не сталинские годы, когда миллионы гибли, а никто не знал. Что-что? Да, совершенно верно, и экологию тоже разрушили. Погубили прекрасные хвойные леса, как вы справедливо говорите. И загрязнили озеро Байкал, совершенно верно. Так вот, сейчас принципиально новая ситуация — в открытом обществе разбой не утаишь. Достижение? И не одно это можно поставить в заслугу открытому обществу.