Максим Кантор - Учебник рисования

Иным методом обучения является академическая школа — ученик в академии получает универсальное образование, не зависит от капризов хозяина мастерской, и главное — не связывает процесс обучения с созданием чужой картины. Он студент свободного университета и приобретает знания общего характера. Существуют отдельные дисциплины: композиция, рисунок, портретная живопись, в каждой дисциплине имеется свод правил. Так, существуют рекомендации по штриховке, универсальные советы по анатомии, простые рецепты нанесения краски на холст. Питомцы академии становились свободными художниками автоматически — по получении диплома; они относятся с традиционным презрением к подмастерьям частных мастерских.

Академическое искусство легко узнаваемо — оно не имеет определенных черт. Картины академической школы удивительным образом напоминают одна другую — в отличие от картин Тициана, который не похож на Беллини, и Кранаха-младшего, не схожего с отцом. Парадоксальным образом питомцы академии всю жизнь рисовали анонимные, чужие картины: трудно найти среди академических холстов нечто, отмеченное неповторимым переживанием. Обретение свободы — привело к созданию шаблонной продукции.

Характерно, что в те времена, когда авторитет академии был неоспорим, а великих учителей (и великих мастерских соответственно) не стало, сами художники назначали себе учителя. Так Делакруа ежедневно ходил в Лувр копировать Рубенса, так Ван Гог копировал Делакруа. Свободное творчество не есть следствие независимости.

— Посмотри на звезды, сколько их, и за каждой своя история, — сказал он, показывая на небо. Соня Татарникова подняла взгляд.

— Это не звезды, — сказала Соня, — это огни самолетов.

— Нет, — убежденно сказал он, — это звезды. Видишь, там голубая Венера, это — Марс, а та, что ярче других, — это Полярная звезда.

Соня не видела в мутном небе ничего из перечисленного.

— Все звезды ты не можешь увидеть — их бесчисленное множество, — ее собеседник убеждал себя, что он видит звезды отчетливо. — Звезды — как лица в толпе. Представь, что видишь огромную толпу и различаешь только первые лица, а дальше — ничего нельзя разобрать. Когда мы оцениваем толпу, мы оцениваем ее по первым лицам. Мы смотрим на звезды, знаем, что их несчетное число, но судим по ближайшим и убеждены, что, таких, как мы, разумных, больше нигде нет.

— По-моему, — неуверенно сказала Соня, — доказано, что мы одни в Солнечной системе. Или в Галактике.

— Как так? Не сосчитать планет, а мы одни — разумные?

— Так получилось, — сказала Соня.

— Люди даже в личной жизни не допускают, что есть другой человек с непохожей историей — как допустить, что существует другой мир? Ты уверен, что живешь правильно, но рядом живет другой, и для него ты — дурак. Лучше про другого не знать. То есть мы, конечно, журналистов посылаем на разведку, но узнаем только то, что хотим узнать. Вот, например, газета, в которой я работаю. Новостей столько, что работы на сто лет хватит, только успевай рассказывать. Но газеты рассказывают одинаковые новости, о тех же самых людях. Эти люди богатые, модные — теперь много рассказывают о том, где они отдыхают, что кушают. Я не говорю, что это неинтересно, но про Тахту Аминьхасанову газеты каждый день пишут и про Ефрема Балабоса тоже. Я когда решил журналистом стать, думал, что про всех интересно. Почему-то решили, что тем, которые небогатые, интересно про тех, которые богатые. А наоборот нельзя. Меня все бранят за глупые примеры из жизни глупых людей. Я и сам понимаю, что с дворником ничего интересного для директора банка не произошло. Но ведь и дворнику неинтересно, если директор банка купил остров. Меня, наверное, скоро из газеты прогонят, потому что я сам для них — другой. Другой — это тот, которого все равно что нет. Баринов, наш главный редактор, мне сказал: ты всего-навсего Андрей Колобашкин — то, что с тобой случилось, никому не интересно. И наверное, он прав. Но на Юпитере кто-нибудь спросит: а газету Баринова про новые приобретения Ефрема Балабоса читали? А ему ответят: еще всякую чушь читать.

— А я считаю, — весело сказала Соня, — им на Юпитере будет любопытно.

— Что здесь любопытного? Когда наши газеты найдут, по ним истории не восстановят — не поймут, как люди жили. Разве так хронику пишут! Разве это настоящая хроника?

— Тогда напиши другую, правдивую, — посоветовала Соня.

— И напишу, — сказал ее собеседник, — когда-нибудь напишу хронику. Другую. Я привык, что всегда буду другой. У меня и семья другая, и жили мы по-другому. Мы в бараке жили, знаешь, после войны бараки построили — думали, на время строят, а мои родные там прожили сорок лет. Меня все жалели за то, что я в бараке живу, и маму мою жалели, а нам там нравилось. Соседи хорошие, и вообще уютно. У меня есть друг, Антон Травкин, мы с ним всегда спорили — ну как дети спорят. Где лучше жить, где правда, что выбрать — и так далее. И Антон всегда хотел выбрать то, что лучше и правильнее, а я говорил — зачем выбирать? Как будто, когда узнал правильное, то, другое, можно выбросить. А он мне говорил, что хочет найти такое место в мире, где творится история, а остальное не важно. А я ему отвечал: где ты — там и есть история. И всегда мы спорили об одном и том же: если твоя жизнь — другая по отношению к той, которую принимают за образец, значит ли это, что тебя нет?

— В разговоре с редактором газеты ты не прав, — сказала Соня Татарникова. Она теперь часто виделась с Дмитрием Кротовым и научилась от него логике беседы. — Если вдуматься, — повторила Соня Татарникова любимую фразу Кротова, которую тот повторял за Борисом Кузиным, — твой редактор — прав. Ведь он выпускает газету для директоров банка, не так ли? Его подписчикам неинтересно читать про дворников. Может быть, — сказала Соня несколько высокомерно, но в целом доброжелательно, — может быть, тебе стоило бы основать газету для дворников? И там писать истории из их жизни.

Высказывая это соображение сутулому и вялому Андрею Колобашкину, Соня представила, как среагировал бы на него быстрый Дмитрий Кротов. Человек действия, Кротов мгновенно, с калькулятором в руках, подсчитал бы затраты, прикинул сроки возврата вложений. Не исключено, что он тут же выхватил бы мобильный телефон, набрал номер инвестора: есть мысль, как насчет газеты для дворников? Среднесрочный проект — в два года отобьем. Реклама метел, скребков, соли для автомагистралей. С мэром кто поговорит? А производитель снегоуборочных машин кто? И решен вопрос.

Андрей же Колобашкин поразмышлял над предложением и сказал так:

— Верно. Но в этой новой газете мне не только про дворников, про банкиров тоже писать захочется. Надо написать про то, как банкиры уживаются с дворниками, вот это будет настоящая история. У меня был школьный товарищ, Ванька, — сказал другой мальчик, и Соня приготовилась слушать очередной нелепый рассказ, — он уехал из Москвы, живет в деревне Грязь.