Максим Кантор - Учебник рисования

Выражаясь проще и короче, противоречие развития состоит в следующем. Банк существует одновременно и как финансовый институт государства, и как место доверительных отношений банкира с вкладчиком. Культура существует одновременно и как мотор цивилизации, и как сфера накопленных общечеловеческих ценностей, принадлежащих каждому. Ради движения вперед одна из ипостасей приносится в жертву. Государство заинтересовано в использовании банка как финансового института, цивилизация заинтересована в использовании культуры как мотора. И в том, и в другом случае интимный характер отношений с вкладчиком (то есть то, что служило главной характеристикой западного общества) утрачивается.

В ходе экстенсивного развития теряется гарантия того, что общество воспроизводит себя в виде, тождественном первоначальному замыслу. Кредит, выданный одним обществом другому, по замыслу, сулил увеличение территорий того общества, которое давало кредит. Однако если в ходе операции и по причине этой операции само это общество перестало быть собой — то ради чего афера была затеяна?

Хроника подошла к концу, осталось рассказать немногое.

В частности, следует рассказать о представлении, данном, как и было обещано, в Большом театре — знаменитом бенефисе Сыча и хорька.

Представление действительно состоялось через месяц после мрачных событий, описанных выше. Сыч к тому времени вышел из больницы, и даже хорошее настроение будто бы вернулось к нему. Он радостно жал руку Ситному, обнимался с Леонидом Голенищевым, доставившим к Большому театру грузовик коллекционного бордо, троекратно расцеловался с Ростроповичем и, по обычаю маэстро, тут же выпил с ним на брудершафт и перешел на «ты». Ростропович привез с собой именитых друзей, которые тут же и были представлены Сычу: герцог Кентский — пьяный человек с растрепанной бородой, который назвался Мишей и, достав из кармана бутылку, сделал добрый глоток; музыкант Элтон Джон — полный пожилой мужчина, одетый в розовое трико, обшитое рубинами; президент торгового дома «Гермес» — старик, распространяющий вокруг себя тяжелый запах духов; и генеральный секретарь ООН Кофи Анан, его обязанности в качестве главы Организации Объединенных Наций свелись до минимума, но открывать концерты еще позволяли.

Иными словами, Сыч вышел на мировой уровень — какие еще нужны доказательства? И тут нельзя не отметить, что именно бескомпромиссная позиция в искусстве и сделала ему имя. И сэр Элтон Джон, с его нетрадиционной сексуальной ориентацией, и президент Кофи Анан, борец за права человечества, — разумеется, они были привлечены именно теми проблемами, которые поднял Сыч в своем творчестве. А то, что Сыч пережил личную трагедию, так это, как заметил Петр Труффальдино, лишь свидетельствует об истинности его творчества, о его сингулярной партикулярности, или, если точнее, сингулярной парадигмальности.

Аркадий Владленович Ситный взволнованно бегал от гостя к гостю, с энтузиазмом жал руки, целовался со всеми и сиял. Пробегая мимо Сыча, он всякий раз шептал ему в ухо жаркими полными губами: вот видишь! И Сыч кивал в ответ. Он и сам был возбужден, улыбался и отвечал на шутки. Но временами точно от боли искажалось лицо его и мрачный огонь вспыхивал в его глазах.

Наконец расселись. Кофи Анан в ложе с герцогом Кентским, напротив, в другой ложе, старик Гермес с министром Ситным, напомаженные дамы, Тахта Аминьхасанова и Белла Левкоева, в патере, сэр Элтон Джон в оркестровой яме — он хоть и не играл, но уселся средь музыкантов подле молоденького гобоиста и тискал ему колено. Конферансье объявил знаменитый перформанс и неожиданно для всех даже дал ему название: «Естественный отбор». Гости переглянулись. Почему — естественный отбор? Кто придумал название? Зачем? А впрочем, что-то в этом есть, если подумать. Бархатный занавес (покрытый затейливой вышивкой по эскизам Гузкина) раздвинулся. Зал замер.

В качестве музыкальной темы, сопровождавшей представление, была избрана вещь неожиданная — известное сочинение великого композитора Прокофьева «Петя и волк».

Мстислав Леопольдович царственным движением поднял смычок, тронул струны, и пронзительная прокофьевская нота зазвучала в зале. Вы знаете этот момент, когда зал замирает, а великий маэстро только лишь прикасается к струне? Эта первая летящая нота, как щемит она сердце! Кофи Анан откинулся на спинку кресла и вытер белым платком фиолетовое лицо. Герцог Кентский спрятал бутылку — искусство не терпит суеты. Вот уже полилась мелодия, вот пришла в движение рука маэстро, вот уже качнулся завороженно зрительный зал, следя за волшебным смычком. И тут, собственно, и произошло само представление.

На сцену вышел хорек. Зрители увидели не политического деятеля, не искрометного телеведущего, не законодателя мод — но просто животное: хорек вышел не в обычном своем напудренном виде, в костюме от Ямамото, но голый, шерстяной, с оскаленной пастью. Хорек остановился на авансцене, глядя в зал маленькими красными глазками, которые неожиданно показались толпе опасными и хищными, и некоторым зрителям стало не по себе под этим взглядом. Не похож был этот взгляд на тот, коим популярный политик смотрел с экрана. И глазки не были подведены французской тушью, и остроумный блеск их куда-то подевался. Недоброе красное мерцание исходило из этих маленьких глаз, а мелкие острые зубы пощелкивали, а проворный язык облизывал приоткрытую пасть. Шерсть хорька стояла дыбом, когтистые лапки скребли паркет. Где же Сыч? Сыч медлил, на сцену не выходил. Вместо Сыча на сцену выскочила маленькая белая мышка и принялась бегать возле хорька. Зверь, подчиняясь инстинкту, кинулся на нее и растерзал. Зрители наблюдали, как хорек перекусил мышиный хребет, как задние лапки мыши судорожно дернулись, исчезая в кровавой пасти. Хорек чавкал, пережевывая мышиное мясо, и, усиленное акустикой зала, далеко по рядам разносилось чавканье — а под сурдинку, нежнейшими переходами оттеняла его волшебная виолончель Ростроповича. И тут-то на сцену вылетел Сыч. Причем вылетел почти в буквальном смысле слова, так как он был обряжен в сыча, то есть в ночную птицу, охотницу на хорьков. Его костюм был оклеен перьями, в волосах тоже торчали перья, а вместо когтей в руках художника сверкали длинные кухонные ножи. Почувствовав приближение возлюбленного, хорек оставил свою кровавую трапезу и повернулся задом, завиляв попой. Сыч, пританцовывая в каком-то неизъяснимом шаманском экстазе, устремился к нему. Как тут было не вспомнить сатурналии Нерона, когда император, наряженный сатиром, выбегал на сцену и совокуплялся с молодыми гладиаторами? Зрители, затаив дыхание, следили за этой откровенной сценой. Известный политик предстал перед ними в неожиданной звериной ипостаси; беззастенчивость, с какой участники представления демонстрировали свои инстинкты, шокировала. Но что есть искусство, как не срывание масок — в том числе масок культуры и ханжеской морали? Да, любовь — это и кровь, и животная страсть, и похоть, и не надо этого стесняться, наоборот. На сцену, на всеобщее обозрение решили вынести Сыч и хорек свою роковую, испепеляющую страсть. Однако акту любви не суждено было состояться. Сыч с характерным совиным уханьем напал на своего сожителя и страшными ударами ножей буквально искромсал хорька. Кто же мог ожидать такое? Менее всех — хорек. Клочья шерсти и кровавого мяса полетели в зал. Зверь хрипел и скрежетал зубами, скрюченными лапами норовил достать убийцу, Сыч ухал и с каждым уханьем наносил удар. Летал смычок в руке Ростроповича, летали ножи в руках Сыча, хлестала кровь со сцены в партер, музыка, пронзительная музыка эмигранта Прокофьева проникала в сердца зрителям. Люди повскакали с мест, чтобы не пропустить ничего из происходящего. Когда Ростропович опустил смычок, а Сыч — ножи, в зале воцарилась такая тишина, какая бывает лишь в церкви да на кладбище. Мышь была растерзана хорьком, хорек был убит сычом, — в этом, видимо, и состоял замысел перформанса, потому и названо представление «естественный отбор»; здесь было над чем поразмыслить; и тут случилось самое страшное, то, чего никто не мог предвидеть. На сцену вышел гомельский мастер дефекаций, обряженный в костюм сказочного охотника — он как раз приехал с гастролей в Баварии: на нем были баварские кожаные шорты, гетры, замшевая курточка с вышивкой, тирольская шапочка с перышком, через плечо ягдташ, в руках двустволка. Сказав «хенде хох!» и тщательно прицелившись в человека-сыча, охотник выпалил из обоих стволов, и художник Сыч рухнул на пол. Заряд волчьей дроби, коим были набиты патроны двустволки, выпущенный практически в упор, выбил Сычу оба глаза, пробил лобные доли и оторвал левое ухо. Кровь художника смешалась с кровью хорька.