Владимир Сотников - Пролитая вода

– А вы вчера не ехали троллейбусом по улице Чехова?

Девушка улыбнулась:

– Каждый день езжу.

– Значит, я вас видел вчера.

– Ну и что?

– Я тоже так думаю. Ну и что. Это же не повод для знакомства. Как и наша встреча.

Девушка промолчала. И Тенишеву опять стало стыдно: зачем он набивается?

– Вот здесь, в переулке, мой дом. Спасибо.

– Не за что. Извините, что я так навязался там, на остановке.

Девушка улыбнулась. Они повернули за угол и почему-то пошли медленнее.

– Он хочет, чтобы я уехала с ним. Я не знала, что у меня есть отец, и вот он приехал и встретился со мной. Уже несколько дней у меня есть отец – интересно, да? Когда-то он работал здесь в посольстве, и из-за меня, как это ни странно звучит, его уволили. И вот приехал. Мать сейчас хочет уехать, но он ее взять не может, а я уехать не могу. Как все просто и сложно. Просто рассказать. Вот я и рассказала вам почему-то.

Они остановились у подъезда. Тенишеву хотелось сказать что-то вроде совета, и он ощущал всю глупость этого желания. Девушка неожиданно улыбнулась:

– Ну и вид у вас – совершенно растерянный!

– Да нет, просто мне всегда казалось, что рассказать о чем-то сложнее, чем это есть на самом деле. А у вас получилось наоборот.

– Когда не задумываешься, то получается просто.

– Вот и не надо задумываться, – улыбнулся Тенишев.

– С вами легко. Кажется, я давно вас знаю. – Она протянула руку. – И вы совсем не навязчивый.

Тенишев осторожно взял ее руку и совсем растерялся, промямлил «до свидания» и через мгновение услышал, как хлопнула дверь. Он с удивлением смотрел на свою ладонь, чувствовал, какая она невесомая, будто он держит что-то невидимое и легкое.

Он перешел на противоположный тротуар и оглянулся на темный дом. В одном окне загорелся свет.

«Какой странный город, – думал Тенишев, сидя в пустом троллейбусе. – В нем жизнь накапливает свою силу, пробираясь незаметными днями, и вдруг прорывается в одном из них целым потоком лиц, сказанных слов, чужих чувств, которые мгновенно становятся своими, будто ты возвращаешься обратно, собирая пропущенное и, казалось бы, утерянное. И уже видишь по-другому эту забытую всеми на ночь станцию метро, мимо которой проезжаешь каждый день, эти подворотни и холодные трамвайные рельсы на перекрестках, и думаешь: а нужен ли следующий день, если и прошедший еще долго будет остывать в тебе. Какой странный город, ощущение которого состоит из двух частей – родной и чужой, и ты мгновенно и незаметно для себя переходишь из одной части в другую, будто смотришь старый альбом с фотографиями молодых родителей и незнакомых навсегда лиц».

Что-то глубоко деревенское угадывал Тенишев в этом городе – по своему ощущению возможности быть чужим в нем, по бесконечному поиску мест, напоминающих забытое детское чувство родного дома. И постоянный, непроизносимый вопрос гудел внутри него: неужели я полюбил это место на земле? Вопрос, так похожий на детский, когда еще вместо слов переливались цветами чувства – неужели я живу?

Тенишев сидел за столом и смотрел перед собой в темное окно. Одновременно усталость и возбуждение сковали его. Он знал, что надо лечь, постараться уснуть, но даже пошевелиться не мог. Какие-то параллельные мысли потоком неслись перед ним, и он видел светящийся тоннель, который плавно и быстро заворачивался, без углов и без предела, и это уже начинался сон. Как можно жить, двигаясь, как можно руководить своим шевелением, поворотом головы, рук, ног? Как можно чего-то хотеть? Подчиняться странной потребности выполнять то, что знал несколько мгновений назад? Куда-то идти, что-то говорить и думать? Вот же все – перед тобой – плавное движение, в котором ты растворен, в этом светлом тоннеле, – оказывается, и слов нет в этом мире…

Он проснулся под утро, сидя за столом, перебрался на кровать и с наслаждением вытянулся на мягком. Эта мягкость удивила его – может быть, потому, что странное сознание спящего человека готовило ему жесткое ложе вокзальной скамьи.

Назавтра Тенишев увидел на столе лист бумаги, который он вчера сплошь исчеркал какими-то фигурками, замаранными строчками. Посреди этого пестрого поля оставались чистыми два странных слова – «беззвучное имя».

Несколько дней пропрыгали перед Тенишевым как мячик, с силой брошенный на пол в большой и пустой комнате, – затихающими ударами. С первого удара казалось, что сил бесконечно много, и первый день был наполнен непонятной, неосознанной радостью, будто после болезни наконец дотянулся до выздоровления. Но это чувство таяло вечерами, когда Тенишев видел свое отражение в окне и, казалось, менялся местами со своим тусклым портретом.

Почему-то он стал пропускать лекции – вначале последние, а потом и с самого утра, подходя к дворику института, проходил медленно мимо и кружил часами по переулкам вокруг Патриарших прудов. Однажды, купив бутылку водки, он поехал в Коломенское, но дворницкая была заперта на замок, и Тенишев, спрашивая себя: а чего он ждал от встречи? – сидел на старом кладбище. Он отпил прямо из горлышка один глоток и, задохнувшись, вылил водку под могильную плиту.

Это странное состояние казалось ему ленью – обыкновенной ленью взрослого человека, страшной своей бесцельностью и необъяснимостью. Раздражаясь, Тенишев пытался встряхнуться, как сидящая на ветке птица перед полетом, но опять тяжелело тело, и даже возвращение к метро казалось невыносимо долгим.

Вдруг пошел снег. Тенишев не заметил первых снежинок, и когда поднял голову, снег уже шел совсем по-зимнему. Дорожки еще темнели сырой землей, но на пожухлой траве снег не таял. Ветер стих, и большие хлопья повалили на землю. Хотя был вечер, стало светлее. Бутылка стояла пустая, и Тенишев пожалел, что поспешил вылить водку: сейчас бы выпил с первым снегом. Он улыбнулся, протянул руку. Снег быстро таял на ладони.

Изменилась ли его жизнь за неполных три месяца с того вечера, когда он вернулся с ненужным ружьем из леса, ожидая встретить дома неизвестного гостя? Известие о Данином отъезде, прощальная поездка к родителям в деревню, завершение своего учительства и Москва, к которой так быстро привык, – лишь название каких-то порогов, через которые он перешагивал быстро и незаметно. И между ними, как множество отдельных комнат – чувства, воспоминания, та ткань жизни, которая может то растягиваться, то сбиваться в плотные островки, как эти вырастающие шапки снега над купинами травы.

Тенишев увидел прошедшую осень со стороны, словно выбежал во времени вперед и оглянулся обратно. И ему показалось, что снег наконец накрыл всю путаницу его следов. Вот сейчас он пойдет через старый парк обратно, и впервые за это время его подошвы оставят за собой отчетливые и ровные отпечатки. Эта детская радость – так давным-давно он всегда бегал по первому снегу, оглядываясь на цепочку следов, – заставляла и сейчас Тенишева оглядываться, пока он шел по пустынным дорожкам к распахнутым воротам.