Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо

— Бывает. Только долго не выдерживают. Скучно им здесь.

— А мне уже кажется, что я никуда отсюда не уеду…

— Был один такой. Только это совсем плохо кончилось.

— Что случилось?

— Марлен в него влюбилась.

— Что тут страшного? Съела она его, что ли?

— Вот именно.

— А кости?

— Отдала собаке.

— Зверь!!

— Это вы о Марлен?

— Да нет, собака у вас внушительная… Как ее зовут?

— Марлен и зовут.

— Одним именем?? Как же они понимают, кто кто?

— Собака понимает не слова, а интонации. Назови ее «собака», «сучка», «Марлен» — ей все едино, всегда отличит себя от человека.

— Странно, однако… И она не обижается?

— Что я человечьим именем ее зову?

— Да нет же! Что вы сестру — собачьим?

— А что ей обижаться, собака она и есть.

— ???

— Редкая сука!

— Она же ваша сестра!

— Ну и что? Рис, у вас есть брат?

— Есть.

— Ну и как вы с ним?

— Уживаемся.

— Вот и мы. Уживаемся…

— Кого же она съела??

— Кто?

— Ваша сестра.

— Ну это так, образно. Хотя шрам у него остался. Да вы видели этого человека!

— Неужто Хаппенен? — Урбино вспомнил его шрам. Другого варианта не было.

Лили с озабоченным видом вертела в руках чашку.

— Хотите, погадаю?

— На кофейной гуще?

— И не надо иронизировать. Прошлое хорошо получается…

— Ну давайте. Хочу!

— …Я вижу далекую страну… Видите, воздух дрожит от зноя?.. Животное, вроде как двугорбое… Вы никогда не были в Аравии? Вы не знаете арабский? Я тоже не очень. Но именно там я научилась гадать на чашках. У этих, как их?.. олигофренов… олигархов… нет-нет, конечно не дармоедов, не мародеров… не драмоделов… такие совсем бедные, почти первобытные… но очень милые люди… и не у дромадеров — это как раз их верблюды… и не друиды точно, там вообще нет деревьев, там Сахара… Как же их? Дредноуты? Вы говорите, это военный корабль? Нет, нет и нет! Оно мне еще недавно в кроссворде попалось… Ну же! Вот забывательное слово! Я неправильно сказала? Забывчивое?

— Вы замечательно сказали! Лучше не скажешь. Это уже поэзия.

Он знал это слово. Но что-то (или кто-то?) помешало ему произнести его вслух. Он уже бывал в Сахаре. Действительно, очень милые люди… Дика, по доброте, хотела что-то у них купить, так они ее всем табором отговаривали: не берите, не берите! вот это, смотрите, куда красивее и дешевле! — подсовывая вообще уже черт-те что. Урбино прогнал воспоминание, и, что удивительно, слово это начисто стерлось и из его памяти, как только он решил не называть его Лили. Такого с ним еще не бывало, чтобы слово так испарилось. Как капля воды в Сахаре.

— Значит, вы не считаете меня такой уж дурой? Просто я не очень образованна, давно ни с кем не болтала… вы уж простите, если что не так скажу…

— Что вы, что вы! Вы так замечательно чувствуете слово!

— Приятно слышать от поэта. Впрочем, это к Марлен… Она тоже стишки пописывает… Вот взгляните.

— И Ангел поскользнулся на крыле… Слушайте, это же совсем неплохо!

— Что эта дьяволица может понимать в ангелах?

— Ветка качается в центре покоя… Если б я знала, что это такое! [32] При переводе использованы стихи Инги Кузнецовой (Прим. пер.). Это вообще замечательно. У меня тоже что-то подобное было. Не помню… Что-то про то, как в безветренную погоду засыпают деревья на закате. Они всеми веточками пошевелятся, прежде чем замереть. Это их собственные, не вынужденные внешними воздействиями движения! Особенно меня потрясли подсолнуховые поля…

— Это как у Ван Гога, что ли?

— У него подсолнухи, а то поля до горизонта… Я даже сделал одно открытие, только никто из биологов мне не поверил. На солнечном склоне… Впрочем, не буду.

— Что так?

— В стихах это у меня лучше получилось.

— Прочтите.

— Боюсь, собьюсь. Порядочный поэт помнит свои стихи наизусть. Если не помнишь, значит, не получилось. Боюсь перед вами опозориться…

— Вы так думаете, или вы так считаете… — Порозовев, она потупилась в его чашку. — Я вижу здесь очень красивую молодую женщину… она отвернулась от вас, смотрит в сторону… но как странно она отвернулась! Она в таком длинном восточном платье, вроде сари. Она индуска? Кстати, верблюд в чашке имеет очень точное толкование.

— Как же он туда поместился? Про верблюда не надо. Давайте про индуску. — Урбино уже начинал верить гаданию.

— Вы так сильно ее любили?

— Не успел.

— Но ей сейчас хорошо. Видите, она как бы на облаке? Как на съемочной площадке. Вот рядом, высокий, надежный такой… режиссер или муж? Рядом их детки, как ангелята… Она вся в драгоценностях. Где она сейчас?

— Она меня предала.

— Вас?? Как можно!

— Умерла.

— Sorry. Она что, была актриса?

— Нет, но была очень похожа.

— Ах, sorry sorry!

— No problem.

Hoy проблем… Урбино никак не предполагал за собой такого легкомыслия!

Приехав с сердцем, переполненным скорбью, избрав себе для непотревоженности ее, насколько мог себе вообразить, необитаемый остров, так стремительно все забыть, так страстно и сладостно погрузиться в забытье и соблазн!

Во-первых, Лили так изумительно чувствовала стихи (что было проверено на его собственных). Во-вторых, она замечательно гадала на кофейной гуще, и ему сразу захотелось писать стихи по сюжетам, так непроизвольно и прихотливо рождавшимся при истолкования кофейной графики. В-третьих…

— Давайте с вами сыграем вот в какую игру! — вдохновлялся Урбино. — Вы мне гадаете вечером на чашке, а наутро я вам приношу стихи на очередной кофейный сюжет! Ничего не надо сочинять — сама жизнь мне подарила сейчас следующую книгу. Пусть она так и называется — «Стихи из кофейной чашки»! Сначала ваш текст… с картинкой… Только как ее срисовать? вы умеете? а фотоаппарат у вас есть? — Глаза Урбино горели.

— И рисовать не умею, и фотоаппарата нет… — Лили задумалась. — Марлен когда-то увлекалась.

…Во-первых, во-вторых… в-третьих — Лили была красива.

Пепельная длинноволосая блондинка, немного за тридцать, с карими глазами и не тронутым ничем, кроме естественного загара, лицом, она походила на чуть повядшую чайную розу, но написать такое в стихах Урбино никак не мог себе позволить, ни по вкусу, ни по смыслу. А мадригал уже начинал созревать…

— А на чайных чашках гадать нельзя? — только и мог спросить он.

— Наверно, можно, только я не умею, — пожала она загорелым плечиком.

— А я могу, — заявил Урбино. Естественно, перешли на чай.

Урбино крутил в руках ее опустевшую чашку, что-то приборматывая. Потом покраснел и отбарабанил: