Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо

— По имени он скорее не столько бандит, сколько воин. Последнюю битву он все-таки выиграл.

— Не столько выиграл, сколько не проиграл.

— Ты говоришь так, будто это была партия на бильярде.

— Может быть. Что, «Вид неба Трои» так и висит у него над кроватью?

— А куда он… … денется?!

— А ты знаешь, я как-то привык к нему… — молча сказали друг другу капитан и лейтенант.

— Мог бы еще потянуть…

— Да, он хотел написать все семь смертных грехов…

— Не потянул.

— Как ты думаешь, чего ему не хватило?

— Некоторых он не знал, а некоторых не понял.

— Он застрял на романе «Диагноз».

— О чем это?

— Как автор охотится за словом, а слово охотится за ним. Слово это и оказывается смертельным диагнозом.

— И что за слово?

— Диэнцефальный синдром.

— Какая чушь! Откуда он взял? Такого диагноза не существует. В него эти лепилы сваливают все, что им непонятно. Что, от этого самовнушения он и того?

— А как бы вы определили?

— Гордыня! смешанного генеза.

— Да… Он же был немножко поляк.

— При чем тут поляк??

— Поляки говорят: нет черта страшнее, чем тот, который верит в Бога.

— Неплохо сказано. Я всегда считал, что острое словцо освобождает от правды.

— Да, горе тому, через кого проходит соблазн.

— Все равно на черта он тоже не тянет…

— А ты уверен, что он вообще был способен различить ангела и черта?

— Людям трудно: приучили их к нимбу и крыльям, рогам и копытам — а где их сейчас достанешь?

— Да не ругай ты себя так! Сколько раз ты его спасал?

— Не считал. Потом это не я, а ты. Я только следил за соответствием имени и судьбы.

— До сержанта он дослужился…

— Да, он уже был готов ко всему.

— Кто нам теперь достанется? Опять рядовой, необученный, негодный?..

— Вряд ли нас определят в ту же часть.

— А жаль, мы неплохо сработались.

— Ну тогда прощай… — Капитан и лейтенант крепко пожали друг другу руки.

— А может, все-таки ничья?

— Ты думаешь, его оставят на сверхсрочную?

— Судья разберется.

— Ну тогда, может быть, еще

« Я единственный человек в мире, который мог бы пролить некоторый свет на загадочную кончину Урбино Ваноски» , — заявил я в самом начале. И был не прав.

Темно.

Конечно, я пришел к нему в назначенный день и час, точно по договоренности. На мой звонок он не откликался. Протоптавшись в холле около часа, я рискнул подняться и постучать — ответа не последовало, толкнул дверь… Она была не заперта, а комната пуста и удивляла своей прибранностью. Койка была строго, даже как-то по-армейски, заправлена. На подушке лежала накрахмаленная рубашка с весьма необычным галстуком и бритва «жиллетт». Это была как бы голова. Телом была машинопись романа «Исчезновение предметов». На месте кнопки зияла дыра.

Я нагнулся заглянуть: чернота ощущалась сквозной и бесконечной. Абсолютная тьма. Человек бы туда не пролез. Во всяком случае, я не решился просунуть туда ни руку, ни даже палец.

Темно. После него остались только книги и черная дыра. Как это у него где-то сказано про литературу как про наиболее безотходное производство? «Горстка праха в костре тщеславия…» — кажется, так. Где-то затерялся еще и сын… под вопросом. От Дики или от Лили? От кого еще? Ничего, появится наследство — объявится. Звал он его как-то странно, как собачку, — Бибо.

Я сграбастал рукопись, без колебаний забрал и галстук, поколебавшись, прихватил и бритву. Поискал глазами фотографию с троянским облаком — ее не было.

Но темный, невыцветший прямоугольник обоев под ней (из-под нее?) оставался.

С кнопкой было проще и сложнее. Хозяин отельчика оказался милым человеком и даже читателем Ваноски. Он и установил эту кнопку вместе с вентилятором и вытяжкой, чтобы Урбино хоть как-то проветривался. Только это не его дыра! он и не думал ничего размонтировать!

«После каждого приличного автора должна остаться неопубликованная рукопись», — цитирую Ваноски из нашей единственной (оказалось, последней) беседы.

Я выступил открывателем и публикатором «Исчезновения предметов», с чего и началась моя успешная издательская карьера.

Э.Т-Б.

Книга, которую вы держите в руках, рождалась без малого 40 лет — из «Предисловия переводчика» (1971) и постскриптума к нему (2008) мы узнаем всю хронологию и географию этого странного, ни на что не похожего текста, которого Битов, по его уверениям, вовсе не писал, а только переводил какую-то попавшуюся ему в юности, в геологической партии, а затем потерянную, никому не известную книжку, не найденную потом даже в Библиотеке Конгресса, переводил как будто с английского, не зная автора, не глядя в оригинал, а лишь воссоздавая по смутной памяти некоторые рассказы из нее, «как переводят не тексты, а именно переводные картинки. Не без домысла, конечно…». Вся эта хитроумная муть опровергает сама себя (имя неизвестного автора названо в самом начале — Э. Тайрд-Боффин, «усталый», значит «исследователь»), зато с ее помощью Битов успешно решает одну из своих писательских задач — полностью снимает с себя ответственность за эти сюжеты и этих героев, отводит всякие подозрения в личной причастности к ним. Они выплывают из беспамятства, из глубокого сна — тем ярче на этом размытом фоне сами новеллы-сны, отделенные от автора и ему неподвластные.

В отличие от основного корпуса прозы Битова, написанной от первого лица, в «Преподавателе симметрии» мы вовлекаемся в сложную нарративную тактику — по ходу выясняется, что кроме неизвестного или забытого английского автора у этих историй есть еще и рассказчик, он же герой, писатель-прозаик Урбино Ваноски, он же поэт Рис Воконаби, и большая часть «переведенного» Битовым текста взята из его прозаических и поэтических книг. Сложная, многослойная конструкция «Преподавателя…» держится на одной оси: перед нами проходит жизнь героя-писателя, со всем, что в ней случилось и что могло случиться, с тем, что он написал или не написал, а только задумал, со всеми сюжетами-поворотами его судьбы, от первой несостоявшейся любви до самой смерти. И даже над посмертной его судьбой слегка приподнята завеса — на последних страницах, в диалоге двух ангелов после таинственного исчезновения героя из пределов здешнего бытия.

В предисловии автор подсказывает, что эту книгу следует читать не как «набор историй», а как роман. И в самом деле, перед нами причудливо скроенный из отдельных частей роман, то есть законченное повествование о жизни главного героя. Мы уже читали у Битова подобные романы, такое композиционное мышление нам знакомо по прежним его сочинениям — были уже и «роман-пунктир» («Улетающий Монахов») и «роман-странствие» («Оглашенные»), и вот теперь перед нами «роман-эхо», в котором звуковыми волнами от начала к концу распространяется и нарастает связь всего со всем.