Цырлин - По поводу майского снега

От издательства

Данная публикация представляет собой попытку воссоздать по сохранившимся рукописям текст автобиографической повести Н.Ца "По поводу майского снега", над которой автор работал в 1980 - 1990 г.г., рассказывающей об учебе автора на Физическом факультете МГУ (1977 - 1983 г.г.) Окончательный вариант повести, завершенный 30 августа 1990 г., до сих пор не обнаружен. Полностью до нас дошли лишь четыре отрывка из ее самой ранней редакции (1980 - 81 гг.), (гл. 2.5, 3.3, 3.5, 3.6.) и восемь фрагментов одной из последующих редакций (середина 1980-х г.г.) (гл. 2.1, 2.6, 2.9, 3.7, 4.8, 5.4, 5.6, 5.8). Сохранился также план всех пяти частей повести. Составители приняли решение проиллюстрировать его подходящими по смыслу записями из дневника Н.Ца за декабрь 1978 - март 1983 (подстрочные примечания сделаны им в основном в 1984 году). Публикация дополнена также шестью отрывками из неоконченной сатирической повести Н.Цырлина "ТАСС уполномочен сообщить" (гл. 1.6, 2.10, 3.8, 4.7, 5.4, 5.8) и четырнадцатью его стихотворениями (гл. 1.1, 1.2, 1.6, 1.7, 2.2, 2.3, 2.6, 3.1, 3.5, 3.6, 4.3, 4.5, 5.1, 5.7).

I. Необязательное

1.1. Необязательное

17.XII.78

На "дополнительных видах обучения" устроили "экскурсию в войсковую часть". Самое удивительное, что устроили именно в воскресенье, хотя это вовсе не общественная нагрузка, а пункт учебной программы: грозились не поставить зачета тем, кто не явится. Но, впрочем, фиг их всех разберет, что у них нагрузка, а что нет.

Мороз был жуткий, градусов 25. Небо, хотя и ясное, но не синее, как летом, а зеленоватое. На возвышенности за лесом в морозном тумане окна домов сверкали на только что взошедшем солнце отдельными красными точками, как в луче лазера.

Ночью буря снежная

Заметала след.

Розовое, нежное

Утро будит свет. (Блок)

Возможно, что утро розовое: красноватая муть и желтые искры на обледеневших автобусных стеклах. А вот насчет нежного - я очень сомневаюсь. Надо же придумать такой эпитет. Только выйдешь на улицу - и сразу как кирпичом тебе тертым по роже.

Приехали воинскую часть в центре Москвы. Сперва повели в гараж, где было холоднее, чем на улице. Показывали бронемашину. Затем, наконец, пошли в тепло - в казарму. Тоже показывали различные пулеметы и радиостанции, но я в основном разглядывал обстановку: железные кровати в два этажа, тумбочки и несколько табуреток. От чисто вылизанного пола отражалось солнце и слепило глаза. Ничего, как говорится, лишнего. Рядом, видимо, располагалась кухня: уныло и казенно воняло вареной капустой и еще какой-то тухлятиной.

Солдат было всего несколько человек. Они все сидели за столом и резались в домино. Остальным, видимо, даже в воскресенье нашли какое-то занятие.

Но кончилось все это относительно быстро. Домой вернулся около трех часов. Мороз стал еще сильнее. Из вентиляционных труб на крышах домов валил столбом пар. Окно быстро обледеневало. Появился иней по периметру стекол и ледяные наросты внизу, а также снежные бугры на шляпках болтов, скрепляющих раму. Напоминает удушливый химический опыт - возгонку и кристаллизацию нашатыря.

Почитал старые журналы "Юность". В 1973 году печатали статьи Б. Панкина про молодых писателей бывшей эпохи. Довоенной и послевоенной. Упомянуто, что время, о котором с таким оптимизмом отзывался один из них ("атмосфера молодого трудового комсомольского мира") "окрашивается в глазах иного подрастающего человека лишь в линялые унылые тона. Взору его рисуются картины плоской регламентированной жизни и взаимной отчужденности." Автор опровергает подобные настроения, хотя и довольно мягко. Приводит цитаты, показывающие, что этот писатель тоже замечал в современной ему действительности отдельные тягостные явления (бюрократизм, халтурное искусство) но, тем не менее, хранил в душе "романтически приподнятое ощущение жизни": "…Так все хорошо!"

Пять лет назад они еще уделяли внимание подобным вопросам, а теперь, видимо, решили, что все всем уже доказано. Недавно в "Комсомольской правде" напечатали стихи Ф. Чуева:

Когда окончилась война,

Тогда взошла в средине века

Такая слава человека!..

Дальше следует воспевание романтики послевоенных лет. Конкретную личность, правда, не упоминает, за исключением этого самого абстрактного "человека". "И мы знаем имя этого человека" - как в анекдоте.

Необязательное

На фиг зачеты,

на хрен экзамены.

Надо до черта

необязательного.

"Брось; перебьешься."

Не оборачиваюсь.

Радость -

работа необязательная.

Ночь как минута;

небо светающее.

Носом уткнулся

в необязательное.

Враз приковало

не - обязательное:

страсть графомана,

иго писателя.

28 декабря 1978 г.

1.2. "Окно по крестовине"

2.I.79

Сегодня сдал последний зачет. Аудиторию еле нашел: находится в самой глубине факультета. От изгиба коридора в северном крыле здания отходит маленький коридорчик, так называемый "аппендикс" или "сапожок".

Аудитория имеет неожиданно уютный вид: стены обставлены массивными деревянными шкафами, на окнах - плотные шторы. За окном - утро, пасмурное, голубоватое по контрасту с желтым электрическим светом и черные ветки, окаймленные снегом, как на гравюре. Этаж цокольный, ниже уровня земли, а окна под самым потолком и в них не видно ни улиц, ни домов, точно это не в городе, а где-то в глуши.

Очереди отвечать я ждал около часа - в полном отупении, даже не пытаясь что-либо повторить. Когда она вызвала, я подошел и открыл тот же текст, который засыпал пять дней назад. Она молча согласилась, только указала место, где переводить.

Затем я пошел к инспекторше ставить допуск к экзаменам. Возле ее стола стояла студентка и жалобно уговаривала:

"Да я же занималась, вы у папы спросите… (1) Да мне поставили: в ведомости ведь стоит."

"В ведомости не стоит."

"Он же обещал поставить, у меня просто зачетки с собой не было…"

Свой же допуск я получил без задержки и поехал домой. Сильные морозы, к счастью, уже кончились. Наступила стандартная зимняя московская погода: 5 или 7 градусов мороза и абсолютно пасмурно. Ровный серый денек, немного унылый. Подохнуть от холода, конечно, уже не подохнешь, но желания лишний раз выходить на улицу все равно не возникает.

До первого экзамена осталось три дня. Приехав домой, сидел и читал Пастернака - до темноты. Стемнело часа в четыре. У окна еще можно было читать, а в глубине комнаты сгустился сумрак. Синее окно, перечеркнутое сверху вниз переплетом рамы, и желтые огоньки в доме напротив. Пошел в кухню, поставил чайник; голубое пламя плиты вспыхнуло уже почти в полной темноте.

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной.