Фридрих Горенштейн - Искупление

Вот как быстро оказывают влияние внешние события, питание и внутренняя интимная жизнь на женскую наружность. Сопровождал обнищавших супругов юноша с тощей шеей и воспаленными глазами. Впалая, измученная болезнями с раннего детства грудь юноши могла вызвать к себе отвращение, даже ненависть, а возможно и вызывала это у ряда физически здоровых землепашцев с круглой грудью, раздутой воздухом полей и лесов, да мышцами, приобретенными сельскохозяйственным трудом и естественным отбором. Поэтому, наверное, чувствовалось, что жена профессора, несмотря на свой нынешний вид, по инстинкту плохо относится к юноше и терпит его лишь как очередную прихоть мужа, ибо происходила она из потомственных землепашцев, где все мужчины были двухметрового роста и ударом кулака проламывали доску. И имя у юноши было какое-то странное, полуженское – Люсик.

– Люсик, – явно обрадованный встречей, закричал Павел Данилович, – помнишь, я говорил тебе о студенте… Мы познакомились с ним при странных трагических обстоятельствах… Весьма интересное лицо… Да… Весьма интересные высказывания у него о проблеме библейского числа… О тайне библейского предела… Это его жена… Я вас искал, – обернулся он к Сашеньке, – зайти в дом было неудобно, но я надеялся на встречу…

– Тише, – сердито сказала Сашенька, – вы разбудите ребенка…

– Прошу извинения, – смутившись, почти шепотом сказал Павел Данилович.– Это его сын?

– Это дочь, – совсем уже сердито сказала Сашенька, отодвигаясь и прикрывая собой Оксанку, точно боясь, что подобные грязные, неприятные люди сделают дочери что-либо дурное.

– Я хотел бы с вами поговорить, – сказал профессор.

– Мне некогда, – нетерпеливо ответила Сашенька, – мне скоро надо кормить ребенка… И вообще, зачем эти разговоры…

– Это касается вашего мужа, – сказал профессор.

– Вы что-либо знаете, – вскрикнула уже Сашенька, и сердце ее тяжело забилось.

– Не здесь, – сказал профессор.– Мы живем недалеко… Пойдемте, это ненадолго…

Жил профессор действительно недалеко. Комната была довольно просторной, солнечной, однако почти пустой и чрезвычайно запущенной. Стоял очень неплохой красного дерева стол с разными ногами, висело настенное яйцеобразное зеркало и стояли две железные койки, неряшливо застланные. А на полу штабеля книг. Единственно в чем чувствовался порядок – это в книгах, штабеля располагались аккуратно и в шахматном порядке, и под них была подстелена клеенка, явно содранная со стола.

– Хотите чаю? – спросил профессор.– Люсик, согрей чай…

Люсик, который сторонился Сашеньки и явно боялся ее, а когда случайно встречался взглядом, то краснел, Люсик взял чайник и вышел.

– Ваш муж оставил мне свой блокнот, – сказал профессор, – свои записки… Вернее, они хранились до недавнего времени у моей жены… Но, вернувшись, я ознакомился… Любопытно… Весьма любопытно… Но многое непонятно… Нет ли у вас чего-либо еще?… Возможно, это прольет свет…

– Нет, – растерянно сказала Сашенька, – я ничего не знаю. Он мне не говорил… Мы не успели… И про этот блокнот я впервые…

– Любопытный блокнот, милый блокнот, – поглаживая коленкоровый переплет и радуясь, словно ребенок игрушке, говорил профессор Павел Данилович, – у Люсика совершенно независимо… В его работе… Кое-что подобное… Вернее – дополняет друг друга… Это и то…

– Люсик твой сумасшедший, – сердито крикнула жена, – он кибернетик… А в каждом справочнике написано, каждому ребенку известно, что кибернетика – это буржуазная лженаука…

– Ну кто тебе сказал, что он кибернетик? – миролюбиво сказал профессор, не давая себя спровоцировать на ссору.– Он, кошечка, не кибернетик, а с совершенно реальных позиций диалектического материализма пытается использовать векторную алгебру как инструмент анализа исторических закономерностей… Математический анализ количества и направления событий в истории.

– Это все Люсик, – чуть не плача крикнула жена, обращаясь к Сашеньке и неожиданно ища у нее поддержки, – он кибернетик, я это точно чувствую… Меня не обманешь… И этому седому человеку не стыдно возиться с ним… С этим сумасшедшим… А может быть, хитрым пройдохой… Не стыдно… Известный ученый, надежда нашей литературоведческой науки, переводчик Лорки, Байрона… Я пожертвовала ему всем… Я была обеспечена, у меня был муж ответработник… Он любил меня, он готов был на все ради меня… Но я поверила ему.

Она протянула руку в сторону Павла Даниловича, который сидел, сморщившись, точно съел что-нибудь кислое, так как боялся, что скандал и слезы жены надолго и это помешает ему сосредоточиться, а между тем что-то новое, рвущееся давно наружу, но до сих пор неуловимое, шевелилось теперь в его мозгу.

– Я поверила ему, – заливаясь слезами, кричала жена, – я считала своим долгом спасти его для России, для науки, для будущего… А он связался с чуждым нам кибернетиком, которому попросту физически не понять ни духа нашего народа, ни его стремлений…

Она замолкла, потому что Люсик принес кипящий чайник.

– Хорошо бы вина, – сказал профессор, – такие дни, как сегодня, надо отмечать вином… Сегодня ведь не просто день, – Павел Данилович обернулся к Сашеньке, – оборвалась длинная цепь размышлений и расчетов… Получен результат… Разумеется, еще черновой результат… Да, результат как пропасть… В этом издержки всякого открытия, всякого достижения… Далее пути нет… Подождите, – говорит Господь в Библии жертвам, – пока число ваше станет таково, что терпимость моя к палачам иссякнет… Да, я не помню сейчас точно библейской редакции… Это число будет достигнуто в 1979 году… Именно об этом числе и об этой дате говорится в Библии… Дате, с которой начнется новая история…

– Я не могу с вами согласиться, – сказал Люсик, ставя чайник на металлическую подставку, – хоть работали мы вместе. Вывод этот чересчур поспешен, а результат случаен… Правда, он строен и заманчив своей определенностью, но я не сомневаюсь, что вы допустили элементарные математические просчеты… Такое бывает даже с великими математиками…

– Это Юркевич, – крикнул Павел Данилович сердито.– Я уверен, что ты опять общался с этим выжившим из ума старикашкой…

– Зигмунд Антонович научил меня любить математику, – сказал Люсик.

– Но он антисемит, – крикнул Павел Данилович, – как ты можешь общаться с этой личностью… Позор, позор…

– Эх, Павел Данилыч, – сказал Люсик и сел, задумчиво опершись подбородком на руку, – существуют местности возле железных рудников, где даже домохозяйки болеют силикозом… Туберкулезная палочка Коха проникает в организм независимо от человека, и в определенных местностях процесс этот живет во всяком… Иногда незаметно для него самого… Надо оздоровить не человека, а местность… Я думал над этим много… И в здоровой местности будут рождаться здоровые дети, которым не будет угрожать опасность заразиться… Потому чеху, французу, англичанину, бельгийцу, датчанину, например, я руки не подам, если замечу в нем хоть малейшие признаки антисемитизма… Другая местность, другой климат, другой с него спрос… А с поляком, например, я вполне могу дружить при наличии в нем этих «палочек Коха» и даже относиться к нему с любовью, если, конечно, он не преступает определенной грани…