Маша Царева - Девушки, согласные на все

– Он предложил мне… Прямо на его рабочем месте, – спокойно улыбнулась Ева.

Майкины темные глаза стали похожи на две большие пуговицы.

– Да ты что?!

– Он уже и папки с бумагами со стола стряхнул, шторы задернул. Занервничал старикашка.

– А ты?

– А я… Я подумала, что мне терять? Расстегнула кофточку, заулыбалась. Ничего страшного, десять минут потерпеть, а потом он сессию закроет…

– Ты с ним… – Майка даже задохнулась. – Да?

Ева грустно усмехнулась:

– Он аж вспотел. Ширинку расстегнул, свитер стаскивать принялся. И… знаешь…

– Что?

– Его волосы! У него, оказывается, парик!

– Как это?

– Вот так. Лысый наш Порфирий Петрович, а мы и не догадывались. Он, когда свитер стягивал, парик задел, и тот на пол свалился. Видела бы ты его лицо!

Майка пьяно расхохоталась, представив себе лысого Порфирия Петровича.

– А ты?

– Да что я? Я рассмеялась… – Ева улыбнулась. – Он разозлился жутко. Выставил меня вон. А я все успокоиться не могла, хохотала как помешанная. А через несколько часов он приказ о моем отчислении подписал. Смешно, да?

– Да, – машинально ответила Майка, но потом, подумав, добавила: – Нет. Ну ты и дура!

– Знаю, – покладисто согласилась Ева.

– Неужели ты не могла оставить эмоции при себе? Ну, потерпела бы чуть-чуть! Может, ты бы ему понравилась, и он бы тебя постоянной любовницей сделал!

Ева скривилась, словно только что проглотила лягушку.

– Ну представь себе только – наш Порфирий, потный от возбуждения, с красной рожей, расстегнутой ширинкой и… лысый!

Майка прыснула, подавившись «Клюковкой», но тут же спохватилась:

– Ева, делать-то теперь чего?

– Ничего. Я уже все решила.

– Тебе есть куда пойти? – удивилась Майя. Она прекрасно знала, что у Евы не было в Москве ни родственников, ни близких друзей.

– Ну… В общем, да. Я уже все решила.

– Расскажи, – потребовала подруга.

– Как-нибудь в другой раз, – поморщилась Ева, вставая с неудобной расшатанной табуретки. – Знаешь, я пойду, пожалуй. Я только на минутку зашла, попрощаться.

Майя вскочила со стула и в три прыжка оказалась возле входной двери.

– То есть как это? Ты же сама сказала, что из дома тебя выгнали!

– Выгнали, – подтвердила Ева, зашнуровывая свои разношенные немодные ботинки.

– Выходит, в Москве решила остаться, – подытожила Майка. – О! Я все поняла!

– Что ты поняла?

– Ты себе мужика нашла! – каким-то обвиняющим тоном выкрикнула она. – Ну, конечно, кто бы сомневался! Наша скромная благоразумная Евочка решила подзаработать!

– Ты что, напилась? – Ева наглухо застегнула свою чересчур легкую для января месяца куртенку. – Что ты несешь?

Но раскрасневшаяся от выпитого и переживаний Майка, казалось, ее не слушала.

– И кто же этот счастливчик? Порфирию Петровичу не повезло, а кто сорвал бутончик? Или… нет, не говори мне это… – она неприятно и глухо расхохоталась. – Может быть, все-таки наш декан?!

– Дура, – буркнула Ева. – Я пойду.

– Ладно, не злись, – неожиданно миролюбиво сказала подруга. – Нашла мужика, и ладно. Молодец. Мне вот что-то все не везет. Только перестань строить из себя целку-невредимку и все… Но… мы ведь еще увидимся?

– Конечно, – улыбнулась Ева.

– Когда?

– Один бог знает, – вздохнула Ева, обернувшись от двери, – больше никто…

Закрыв дверь за подругой, Майка посмотрела на себя в зеркало и топнула ножкой. Уродина, уродина! Она бросилась в кухню, к окну, и успела как раз вовремя – Ева уже почти пересекла двор, направляясь к трамвайной остановке.

– Везет же дуракам, – вздохнула Майка, глядя сверху на зябко кутающуюся в копеечную куртенку подругу. – Мужика вот где-то нашла…

Мужчине, который ждал Филиппа в полутемной нише дорогого ресторана, уже явно подкатывало к семидесяти. Его волосы были белыми, как у Санта-Клауса с рождественской открытки, смугловатое лицо изрезали вдоль и поперек глубокие морщины. Резко контрастировали с этой картиной зубы – ослепительно-белые, словно у юной голливудской актрисы. Цена этому фарфоровому рту не меньше пятнадцати тысяч долларов, определил Филипп.

Весь вид мужчины кричал о его принадлежности к немногочисленной касте тех, кто мог себе позволить особняк с колоннами в Рио, конюшни на юге Франции, яхты в Портофино и шикарную двухэтажную квартиру в престижном квартале Нью-Йорка. Его светлый вельветовый костюм явно шили на заказ, остроносые туфли из кожи некоего пресмыкающегося были начищены до блеска, а в запонках поблескивали массивные бриллианты. Он пил элитный японский чай «Цветок невесты» и смаковал нежнейший шоколадный чизкейк.

Этот человек никогда раньше не видел Филиппа. И тем не менее сразу его узнал. Скорее всего потому, что Филипп был единственным среди посетителей ресторана, кто предпочел шикарному костюму демократичные линялые джинсы. А может быть, потому, что он ворвался в ресторан, по своему обыкновению, стремительно, как сквозняк в плохо прикрытую форточку. Вальяжной обычно бывает «миллионерская» походка. Те, в чьем распоряжении огромные состояния, не любят мельтешить и суетиться.

– Вы, полагаю, господин режиссер? – У мужчины был приятный, профессионально поставленный голос с легким иностранным акцентом. Филипп не знал ни настоящего имени, ни биографии своего собеседника, но почему-то сразу решил, что он, скорее всего, немец.

– Точно, – подтвердил Филипп.

– Присаживайтесь. Будете что-нибудь? Разумеется, я угощаю. Рекомендую креветочный коктейль от шеф-повара.

– Благодарю вас, не откажусь.

Они присели за столиком у затемненного окна. Филипп задумчиво смотрел на улицу и куда-то спешащих по ней прохожих. Он знал, что с другой стороны окно было зеркальным, так что случайные любопытные не могли видеть посетителей ресторана.

– Итак, давайте сразу к делу. Мне рекомендовали вас как честного, исполнительного и порядочного человека.

«Порядочного! – внутренне позабавился Филипп. – Если только к моей профессии возможно применить такое слово!»

– Надеюсь, так оно и есть, – вслух сказал он.

– Для вас лучше, если так, – сверкнул фарфоровыми зубами «немец». – Работа, которую я хотел бы вам предложить, достаточно легкая. По крайней мере, для человека с вашим опытом.

Филипп слушал, не перебивая, почтительно склонив голову.

– Вы знаете, мне семьдесят четыре года. У меня было больше двухсот баб, – мужчина хвастливо приосанился. – Первоклассных баб. Но любимая – одна… В семьдесят четвертом году я ее потерял. Моя жена Гвен упала с лошади и сломала себе шею. Лошадь я запер в конюшне и поджег. Пристрелить было бы слишком мягкой мерой.

«Зачем он мне все это рассказывает?!» – недоумевал Филипп.

– Я любил Гвенни. Никто так хорошо не делал любовь, как она. У меня на нее всегда стоял. В этом смысле она была феноменальна. Знаешь, чем она меня зацепила?