Михаил Идов - Кофемолка

Все это не за гранью возможного. Как выразился один мой уважаемый коллега, если я это сделал, то так. [83] Отсылка к книге О. Дж. Симпсона «If I Did It, Here's How It Happened», в которой автор умудряется детально описать, как убил жену и ее любовника, официально не признаваясь при этом в преступлении. Мой роман. Что хочу, то и ворочу.

Говорят, время летит, когда тебе весело. Вынужден возразить: самые неприятные три или четыре часа моей жизни пронеслись мимо с невероятной скоростью. Мое отвращение к необходимости снова пережить эти моменты уступает моему долгу рассказчика перед вами; я обрисую их самыми грубыми штрихами — и скромно попрошу вас оценить, на какие жертвы я иду ради вашего развлечения.

После того как Карина испарилась, я ожидал, что Иволгин принесет мне скабрезные поздравления или потребует деталей. Насколько мерзкой ни представлялась мне эта перспектива, даже она оказалась серьезной переоценкой порядочности этого человека. Я интерпретировал его свинский восторг абсолютно неверно.

Как только я вышел из недокухни и занял свое место за стойкой, Аркадий подобрался поближе под предлогом изучения трех засохших пирожных в витрине. Его рот застыл в заговорщической ухмылке, но его короткие бесцветные ресницы трепетали, будто он был на грани принятия важнейшего решения. Наконец он заговорил, задыхаясь и сглатывая, на шершавом русском.

— Ну, — сказал он, — давай, что ли, пирожное.

— Какое? — спросил я, прикидывая масштаб катастрофы. Безуспешно. Урон был неисчислим.

— Шоколадное.

Я схватил шоколадное пирожное, не заботясь о щипцах, плюхнул его на тарелку и ударил тарелкой по прилавку. Я жалел, что не могу запихнуть пирожное прямо в его влажную пасть и подогнать — желательно грязным ботинком. Но Иволгин еще не сделал своего хода — и знал, что я не сделаю свой, не попытавшись сперва раскусить его намерения. Первобытный ужас плясал в его глазах, знакомый мне со средней школы: страх быть избитым.

— Шлаг, — донеслось до меня сквозь шум крови.

— Чего?

— Шлаг, — повторил Аркадий, нетерпеливо указывая на тарелку. Свинья хотела сливок. Я схватил баллон и сдавил курок, похоронив пирожное под белой массой. Она вываливалась криво и с переизбытком газа, с неистовым кашлем и брызгами.

— Вот тебе, — сказал я. — На здоровьице. С тебя пять долларов. Без доплаты за шлаг.

Я думал, что Иволгин удалится к своему столу, но вместо этого он грязно ухмыльнулся и начал пожирать пирожное прямо у прилавка.

— Ошибаешься, — пробормотал он с набитым ртом, и перешел на смесь подзаборного русского и плохого английского. — Насчет файв долларз мы еще, бля, посмотрим.

— Прошу прощения?

— Ты, братан, не того, — сказал Иволгин. — Эз фар эз ай си, [84] Как я вижу (англ.). я тебе ни хуя не должен. А вот ты мне, может, и торчишь э литл самфинг самфинг. [85] Чего-нибудь такого-растакого (англ.).

— Я тебе не братан, — ответил я. — И какого хрена ты решил, что я тебе что-то должен?

— Моральный ущерб, — продекламировал Иволгин звенящим победоносным голосом и слизнул сливки с верхней губы.

Я не выпускал баллончик. Это был хороший, тяжелый, тупой предмет с удобной ручкой, и он явно просился в завтрашний полицейский отчет.

— Давай, — не отставал Иволгин. — Сделай мой день, как сказал Клинт Иствуд. У меня номер мобильника Нины во-о-от здесь. Помнишь, она хотела, чтобы я сделал вам веб-сайт? Я вам, бля, такой сайт вывешу, мало не покажется. Лолита-порно, бля.

Я опустил баллон.

— Слушай, Иволгин, — сказал я в полном отчаянии. — Из меня сейчас наихудший объект рэкета в мире. Мы через пару недель сдохнем. Я только что уволил наших пиарщиков. Все, что у меня есть, — это пара сотен в кассе.

— Сойдет, — с готовностью ответил Аркадий.

— Сам ты сойдешь, — заорал я. — Чем ты меня собираешься шантажировать, идиот ты сраный? Тем, что все расскажешь Нине, да? Так я сам ей все расскажу. Что, между прочим, и сделаю. Обязательно сделаю. А сейчас с тебя пять долларов за пирожное. Спасибо.

Надо его все-таки, конечно, шарахнуть баллоном, подумал я. Мне нечего терять, кроме своей паршивой интеллигентности. Иволгин прочел у меня в глазах, что я по меньшей мере заигрываю с этой идеей. С паническим бульканьем он отступил на шаг или два, развернулся и пулей вылетел из кафе.

Я не помню, на что ушли следующие пара часов; наверное, я обслужил нескольких посетителей, пролил кофе, надраил наждаком все поверхности в недокухне. Все, что я помню, — это перемежающиеся сполохи стыда и страха. Измученный тем и другим, я притащился домой и нашел Нину простертой на кровати. В ее влажных глазах отражался телеканал «Еда». Шло нечто под названием «Чемпион-кондитер». Пять потных мужчин тщились доделать пять многоэтажных несъедобных тортов до истечения отведенного времени. Один торт, явный фаворит жюри, назывался «Дух Нового Орлеана» и соединял в себе аллигаторов, карнавальные маски, пароходик с колесом, саксофон и поток ганаша, разносящий шоколадную дамбу.

— Что ты смотришь? — спросил я.

— Ничего.

Я подошел к ее компьютеру, закрыл окно с «Шариками», поставленными на паузу на невероятно высоком уровне, и проверил почту. Ни слова ни от Карины, ни от Иволгина, ни от несправедливо уволенной Рады, ни от наших многочисленных кредиторов. Не было даже нового спама, что вообще неслыханно: меня покинули даже мои верные корреспонденты с именами типа Леггорн Циолковский или Ескювель Б. Пендераст. Ни денег из Нигерии, ни таблеток для увеличения пениса. На секунду меня охватило идиотское чувство, что я не существую.

Я разделся и лег в постель. Нина молча предоставила мне место — откатившись и освободив нагретую половину, — направила пульт на экран и казнила суетящихся кондитеров. Она знала. Я знал, что она знала.

— Тебе Аркадий звонил? — спросил я нейтральным тоном, все еще хватаясь за клочки презумпции невиновности. На всякий случай, вдруг он не звонил. Вдруг мне удастся все рассказать самому.

— Давай спать, — сказала она.

И мы оба притворились, что спим.

Еще говорят, что изменивший супруг чувствует прилив нежности к своей обманутой половине. Вот это абсолютная правда. Решение Нины обойтись без большого разговора наполнило меня щенячьей благодарностью и даже легкой надеждой: конечно, моя жена дулась и не подпускала к себе, но ей нужно было время, чтобы отойти от нанесенного мною оскорбления. Я начал процесс покаяния с того, что сочинил Нине стишок, как в те времена, когда мы только начали встречаться. Я написал его ночью и подсунул ей утром.