Виктория Токарева - День без вранья (сборник)

Бескрайние русские просторы. Поле. Широкая река внизу. Темный лес на другой стороне реки. Небо в облаках. И маленькая фигурка бегущего Димы со стариком на руках.

Снег опускается на многочисленные автомобили, стоящие у театра.

В полной тишине зрители смотрят финальную сцену «Бориса Годунова» – народ безмолвствует. В зале мы видим почти всех наших героев. Бизнесмен с женой и взрослой дочерью. Отдельно – два телохранителя. Они невольно поглядывают на Саймона, который сидит рядом с Олей во втором ряду.

Саймон ( Оле шепотом ). Почему… он… молчать? Это же – безобразий!

Оля . Не молчат, а безмолвствуют.

Саймон . Почему? Англичан бы не молчать. Англичан бы – говорить в лицо!

Оля . Тс-с! Тут русские. Они тебе не англичан.

Саймон берет ее за руку и смотрит на Олю с восхищением. Это видит бармен Боря, вздыхает с грустью и отворачивается к сцене. Трал осторожно толкает локтем соседа по креслу.

Трал ( шепотом ). Смотри, моя-то как? Фантастика!

Сосед . Где?

Трал . Во-он, видишь, за той шикарной шапкой! Это она.

На сцене среди безмолвствующего народа – Жанна в шубе.

Трал ( с любовью ). Моя ласточка, как играет!

Впереди зала на специальном кресле – старик. В глазах его, устремленных на сцену, стоят слезы. Занавес медленно закрывается. Гром аплодисментов.

Борис Годунов и Марина Мнишек стоят у занавеса перед выходом на поклон. Годунов – Дима. Мнишек – его жена Маша.

Маша . Не трясись ты так. Мне передается.

Дима . Пошли? Уже пора.

Маша . Еще чуть-чуть. Пусть еще похлопают.

Дима ( через мгновение ). Все. Идем.

Занавес медленно раскрывается. Дима и Маша, взявшись за руки, медленно идут к рукоплещущему залу…

Ноябрь. День короткий. И только утро бывает радостным. А к середине дня сумрак ложится на землю, как ранняя старость.

Марьяна отправила сына в школу и забежала к соседке на кофе. Ни у кого кофе нет, а у соседки Тамары – есть. Такая она, Тамара. У нее есть больше, чем у других: интересная работа, прочная семья, страстная любовь. Любовь реет над ней, как знамя над Кремлем. Красиво полощется на искусственном поддуве. Правда, знаменосцы меняются.

Однако сейчас и знамя поменялось. Но это уже другая тема. Это уже политика. Политикой заняты все каналы телевидения, кроме коммерческого «2 x 2». Там с утра до вечера беснуются, как в зоопарке, патлатые парни и девки. Запад прорвался на Восток. Проник. Просочился. Пенсионеры смотрят остекленевшими глазами. За что боролись, на то и напоролись.

Но при чем тут политика, пенсионеры…

Вернемся на кухню, к Тамаре и Марьяне.

Тамара похожа на двойной радиатор парового отопления: широкая, жаркая, душная, как переполненный летний трамвай. В ней всего слишком: голоса, тела, энергии. А в Марьяне всего этого не хватает: она бесплотная, тихая, бездеятельная.

– Пасешься, – говорит ей Тамара. – Как корова на лугу. И колокольчиком: звяк-звяк…

– Это хорошо или плохо? – не понимает Марьяна.

– Корова? Конечно, хорошо. Но кошка лучше.

– От коровы молоко. А от кошки что?

– Ты меня перебила. На чем мы остановились?

Тамара рассказывала про очередного знаменосца. Познакомились в ресторане, встречали Новый год. Тамара была с мужем, он – с женой. Он углядел Тамару из другого конца зала. Подошел. Пригласил.

– Ты остановилась, как вы пошли танцевать, – напомнила Марьяна.

– Ага. Он сказал: «Меня зовут Равиль». Я спросила: «Это татарское имя?» Он ответил: «Мусульманское». Вообще, знаешь, в мусульманах что-то есть. Какой-то флюид.

Лицо Тамары стало мечтательным, как будто она вдыхала мусульманский флюид.

– А особенно хорошо получаются смеси: русский и татарин. Или русский и еврей.

Тамара говорила о людях, как о коктейлях.

– А если еврей и татарин? – спросила Марьяна.

– У меня был такой знакомый. Мы его звали «Чингиз-Хаим». Сумасшедший был. В диспансере на учете состоял. И некрасивый. Кровь, наверное, плохо перемешалась. Сыворотка.

– Ну, танцуете, – напомнила Марьяна.

– Да. Рука жесткая. Голова мелкая, как у породистого коня. Пахнет дождем.

– А где он под дождь попал?

– Ну какой дождь в ресторане? Ты странная. Свежестью пахнет. В смысле – ничем не пахнет. Стерильный. Чистый. Но в глазах что-то не то. Шьет глазами влево, вправо, соображает…

– Плохо, когда не смотрят в глаза, – согласилась Марьяна. – Я этого терпеть не могу. Как будто курицу украл.

– Да мне вообще-то было плевать – куда он смотрит. У меня тогда депрессия была. Меня Андрей бросил.

Андрей – это предыдущий знаменосец. История с Андреем длилась довольно долго, года два.

– А ты любила Андрея? – удивилась Марьяна.

– Безумно, – тихо сказала Тамара. – Мы, правда, все время ругались. Однажды даже подрались. Я ему чуть руку не сломала.

– А ты пошла бы за него замуж?

– Так я же замужем.

– Но если ты полюбила человека…

Марьяна не понимала, как можно двоиться: любить одного, жить с другим. Душа в одном месте, тело в другом. Это и есть смерть, когда душа и тело в разных пространствах.

– Муж – это муж, – упрямо сказала Тамара. – Семья – это общие задачи. А какие у нас с Андреем были общие задачи? Обниматься и ругаться.

Тамара замолчала.

– Все равно ничего бы не вышло, – сказала она. – Хотя он один жил. У него как раз тогда мать померла. От рака. Я брезговала есть его ложками. Новые купила.

– А где ты купила? – удивилась Марьяна.

– Из Испании привезла. Ложки, и полотенца, и даже простыни. Он понял. Обиделся…

– А дальше что было?

– Когда?

– На Новом году. Вы потанцевали. А потом?

Тамара не ответила. Она ушла мыслями от Равиля к Андрею.

– Вообще он ужасно скучал по матери. Оставлял в ее спальне яблочко. Апельсинчик. Ему казалось, что она приходит ночью. Слышал шаги.

– Сдвинулся, что ли?

– Нет, просто первые девять дней душа человека в доме.

– Интересно… Девять дней не прошло, а он уже бабу в дом привел.

– Ну и что? Он тосковал. Это как раз понятно…

– А ты бы пошла за него? – спросила Марьяна.

– Я для Андрея – старая.

– А сколько ему?

– Сорок.

– Ну и тебе сорок.

– Правильно. А мужику в сорок нужна женщина в двадцать.

– А кому нужна женщина в сорок?

– Никому.

– А тогда зачем все это?

– Что?

– Ну ЭТО. ВСЕ.

– Ты какая-то странная. ЭТО и есть жизнь. Неужели не понимаешь?

Марьяна понимала. Она тоже не могла жить без любви. Но у нее была одна любовь на всю жизнь. Муж. Аркадий.

Они вместе учились в школе, начали спать в десятом классе. Они засыпали, обнимаясь, и вместе росли во сне, и их кости принимали удобные друг для друга изгибы и впадины. Они слились друг в друге. А потом в сыне. Ребенок был поздним, они тряслись над ним. У Марьяны не было и не могло быть других интересов. Она не понимала Тамариной жизни: как можно ложиться с чужим, обнимать чужого. Потом делать его своим, обнимать своего. Потом отдирать от тела вместе с кожей. И возвращаться домой, ложиться к мужу, который уже стал чужим, и мучиться, и ждать, пока нарастет новая кожа.