Маша Царева - Женщины Никто

Полина задумчиво пригубила свежий морковный сок. Сама она, вечный отрезанный ломоть, так хотела бы, чтобы ее собственные родители хотя бы иногда интересовались, где она, на что живет, счастлива ли.

— Значит, так, — наконец сказала она. — Слушай меня внимательно. Завтра утром ты свяжешься с матерью. Она снимет тебе квартиру. Нормальную квартиру, а не какую‑то конуру с протекающими батареями и рантье‑алкоголичкой. Я устрою тебя на работу в одну кинокомпанию. Не надо так просветленно на меня смотреть, актрисы из тебя не получится, во всяком случае, пока. Будешь на побегушках. Если будешь стараться, тебя сделают младшим помощником режиссера, потом сможешь поступить в институт, может быть, станешь продюсером. Но если я узнаю, что ты взялась за старое. Если до меня хоть слух такой дойдет! Поверь мне: я тебя отсюда выживу. У меня есть такие возможности, не сомневайся. Ты больше никогда не найдешь работу в этом городе, ты станешь персоной нон грата. А твоей матери мы ничего не скажем. Нечего ее расстраивать, у нее только‑только начала налаживаться личная жизнь. Все тебе понятно? — повысила голос Полина.

— Понятно, — обескураженно промямлила Лиза.

Ссутулившись над швейной машинкой и закусив нижнюю губу, сорокалетняя Ирочка Евсеева шила похоронное платье для своей матери. Темно‑синее, интеллигентно‑строгое, с белым воротничком, который должен был хоть как‑то оттенить неживую пергаментность лица. На днях врач многозначительно заметила: надо быть готовой ко всему. Как известно, на жаргоне медицинской вежливости «все» — означает неминуемый летальный исход. Ирочка была давно готова. Мать уже пятый год лежала полупарализованная. В принципе похоронное платье можно было и в магазине купить, деньги у Иры были. Но почему‑то ей казалось важным сшить его именно своими руками, придумать интересный фасон, складками и драпировкой скрыть болезненную мамину худобу. Они не ладили всю жизнь. Перманентная грызня на шестидесяти пяти квадратных метрах. Мать обвиняла Ирочку в том, что та не дает ей замуж выйти. У Иры были примерно такие же претензии. «Куда я мужика приведу, если дома все время ты?!» — орали они друг на друга. Но разъехаться почему‑то не могли, всю жизнь что‑то мешало.

Ирочка подшивала подол. Было немного жаль, что платье, фасон которого подсмотрела в старой маминой «Бурде» и немного усовершенствовала, оденут на мертвое тело. И никто не будет на платье смотреть, да и маме уже все равно, в чем ее похоронят.

А напротив нее, с ногами взобравшись на плюшевый диван, ее лучшая подруга Нинель листала свежий журнал со сплетнями о знаменитостях. И комментировала увиденное лениво и зло.

— Лолита Милявская совсем стыд потеряла, — цедила Нинель. — В нижнем белье сфотографировалась. С ее‑то ляжками. Ну ты взгляни, прямо кобыла.

Сама Нинель была тощая, как лыжная палка, старая дева, с невыразительным пегим пучком и замашками интеллектуалки‑соблазнительницы. Она носила просторные цыганские юбки, куталась в пестрые ажурные шали, курила через мундштук, все время цитировала португальского писателя Лукаса Мадейро Бегона и любила покупать кружевное нижнее белье бордельно алого цвета.

Ее нижнего белья никто не видел, кроме Ирочки — Нинель любила прихвастнуть свежекупленным.

Португальского писателя Лукаса Мадейро Бегона никто не знал, в Интернете на него даже ссылок не было, и иногда Ирина подозревала, что Нинель его выдумала — как и всю свою остальную жизнь.

— Тебе нравится Брэд Питт? — прищурилась Нинель, перевернув страничку.

— Не знаю, — пожала плечами Ирочка. — Мужик как мужик.

— Был у меня один, как две капли воды на него похож, — криво усмехнулась та.

Это была ее любимая забава, вспоминать бывших любовников, которые были похожи на кинозвезд. Ирочка слушала с любопытством, хотя и не верила ни одному слову. Они дружили со школьной скамьи, и единственный Нинкин кавалер, которого она видела, был тучным подслеповатым слесарем, недавно освободившимся из мест не столь отдаленных, куда его упекли за эксгибиционизм. Продержался он возле Нины недолго, отоспался в ее арбатской квартире, отъелся на ее борщах и пирогах и ушел в никуда, прихватив с собою янтарные бусы.

— Анжелина Джоли какая‑то невыразительная… А Скарлетт Йоханссон… Как она вообще стала звездой? Почему все называют ее красавицей? Это несправедливо, у нее же низкий зад и ноги короткие. Ты меня слушаешь?

— Извини, задумалась.

— Знаешь, может быть, это не к месту, но… Я считаю, мы с тобой должны разместить свои анкеты на сайте знакомств, — вдруг торжественно выдала Нинель.

— Что? — Хрупкая ткань дернулась в Ириных руках, строчка сделала рваный зигзаг влево. Неважно, никто не заметит. Это не настоящее платье, иллюзорное. Зачем она вообще так старается, чтобы получилось добротно?

— А что? — распрямила спину Нинель. — Дочка моих знакомых по Интернету нашла себе мужа. Я на свадьбе была. Шикарный мужик, банкир, красавец. У нормальных мужиков времени нет с бабами знакомиться, вот они в Интернете и сидят.

— Сколько же лет дочери твоих знакомых? — насмешливо спросила Ира.

Ответ был предсказуем и простодушен:

— Двадцать один.

— А нам сколько? Дурью не майся, кому мы там нужны? Даже если двадцатилетним девчонкам надо на сайтах знакомств мужиков себе искать.

— Подумаешь, сорок, — презрительно скривила губы Нинель и плотнее закуталась в шаль. — Во‑первых, я не выгляжу на сорок. Во‑вторых, не чувствую себя на сорок. А в‑третьих, вот скажи, когда у тебя в последний раз был нормальный секс?

Ирина поперхнулась.

— Да что же это на тебя нашло сегодня?

— Вот именно. И я вспомнить не могу, — как ни в чем не бывало, сказала Нина. — А почему, спрашивается? Мы в самом соку, красивые, почти молодые, с деньгами, мудрые. Почему кому‑то все, а нам ничего? Почему нам вечно достаются какие‑то отбросы общества?

— Скажешь тоже, отбросы.

— А что, разве не так? Вспомни своего Степана! Врал тебе, что каждую субботу играет с друзьями в футбол, а сам трахал свою секретаршу.

— Прекрати, — нахмурилась Ира.

— А Иван? Занял у тебя три тысячи долларов и был таков? А этот… Как его там? Который говорил, что хочет от тебя детей, а сам скрывался в твоей квартире от следователей, потому что двумя месяцами раньше обокрал пивной ларек?

— Мафусаил, — вздохнула Ирочка. — Это был Мафусаил. Он мне до сих пор пишет.

— И как тебя вообще угораздило встречаться с мужчиной с именем Мафусаил?

— Мама! — Из дальней комнаты раздался надтреснутый старческий голос. — Мамочка!

Нина сочувственно посмотрела на Ирочку, захлопнув журнал.

— И так все время, — пожала плечами та. — Не могу ей втолковать, что это она моя мама, а не я ее. Совсем стала слабая. Почти ничего не ест, спит мало.