Павел Астахов - Рейдер

Петя, любивший эффектные ходы, считал эту историю едва ли не лучшей комбинацией в своей рейдерской практике. Он даже вывесил в своем кабинете своеобразный триптих. В большую, изготовленную по спецзаказу рамку, под стекло вставили три листа:

1– Заявление с требованием возбудить уголовное дело против П. П. Спирского.

2– Постановление о возбуждении уголовного дела.

3– Постановление о прекращении уголовного дела в связи с отсутствием события преступления.

Естественно, все три документа фактически готовились и сочинялись в недрах «МАМБы».

Спирский толкнул последнюю дверь, и в глаза ударил свет. Да, это была бухгалтерия НИИ «Микроточмаш».

– Петр Петрович? – поднялся из-за стола Колесов и вымученно, принужденно улыбнулся.

– Бумаги уже готовы? – не ответил на улыбку Спирский.

Колесов кивнул и показал на аккуратно разложенные на столе стопки документов.

– Все, как вы сказали.

Спирский удовлетворенно прищурился. «Предпродажная подготовка» захваченного предприятия была произведена.

Артем решал текущие московские вопросы по пути в Тригорск – по телефону.

– Держи все, что у нас есть по рейдерам, наготове, Ванюша, – предупредил он помощника, – должно пригодиться.

– Я в командировке, а вам помогут в «Стране Советов», – порекомендовал он попавшему под наезд новому клиенту, – скажете Николасу Фандорину, что от меня.

– Я знаю, что это приемная Фрида, девушка, – улыбнулся он, услышав, как старательно представляется вымуштрованная секретарша, – передайте шефу, я все сделал. Да-да, Павлов.

Однако мыслями Артем был в Тригорске. Судя по всему, Батраков эту ночь не спал вовсе, по крайней мере, первый раз директор перезвонил адвокату, едва тот вышел из аэропорта Шереметьево. Предложил организовать машину, однако Павлов предпочел выехать на своем «Ягуаре». Так что встретились они уже на въезде в Тригорск.

– Представляете! Просто бандитский налет какой-то! – сразу обрушился на него Батраков. – С дубинками! Охрану избили!

– А почему вы так поздно позвонили?! – оборвал его Павлов.

Батраков замешкался, видно, пытался сообразить, сколько часов ночи могло быть в Париже, когда он дозвонился до Павлова.

– Я имею в виду не время звонка, – уточнил Павлов и жестом пригласил директора пересесть в его машину, – а то, что вы позвонили лишь после того, как предприятие перешло под контроль других акционеров.

Батраков растерялся еще сильнее.

– Поймите меня правильно, – смягчился Павлов, – обычно в таких ситуациях исправить положение почти невозможно. Пока мы соберем контраргументы и начнем дело в суде, пройдет немало времени. За это время предприятие могут перепродать, и дело усложнится еще больше.

Директор насупился:

– Если вас беспокоит вопрос о размере вашего гонорара…

– Гонорар здесь ни при чем, – устало сказал Павлов и тронул машину с места. – Просто я не хочу давать ложных обещаний и вселять в вас необоснованные надежды.

Несколько секунд Батраков молчал, а затем заговорил снова – с такой страстью, что Артему буквально физически передавались и его боль, и его отчаяние, и его злость.

Батраков сказал все: и что ему почти 65 лет, и что сорок из них он отдал «Микроточмашу», и что именно он создал НИИ в его сегодняшнем виде. Что и у него, и у его детей и внуков есть все для нормальной безбедной жизни. Но что для него это предприятие больше, чем способ заработать, это его детище… Он не ушел, когда на крупное оборонное НИИ стало всем наплевать. Он крутился, как мог, но выстоял и доказал всем этим идиотам-реформаторам, что может не только выживать, но и развиваться…

– А что теперь? – страдальчески спросил Павлова директор. – Отдать это уникальное НИИ бандитам? Лавочникам, торгашам, придуркам, которые хотят превратить его в дешевый ларек?

Артем некоторое время ждал, а когда понял, что Батраков уже выдохся, тихо, но внятно ответил:

– Нет, Александр Иванович, они вовсе не придурки. Это вполне циничные дельцы, и, будьте уверены, они все просчитали… даже то, кому продать НИИ с максимальной прибылью для себя. И выгнать их будет ох как непросто!

Первым делом Петр Петрович, пустив перед собой Колесова, сходил к блокированной «клещами» спецчасти.

– Ну что, орлы? – поинтересовался Колесов.

– Стреляет, гад, – устало отозвался старший звена. – Даже порога не переступить.

Спирский многозначительно посмотрел на нового начальника охраны НИИ.

– Выкурим, – уверенно пообещал Колесов. – Воды у него уже нет, а к утру еще и похмелье наступит. Мать родную за стакан воды продаст.

– Смотри, Колесов, – покачал головой Спирский, – если к понедельнику бумаги из спецчасти не достанешь, плакали твои премиальные.

Колесов угрюмо кивнул, а Петр Петрович развернулся и двинулся назад, в бухгалтерию. После того, как он наладил отношения с понимающими людьми, его доходы существенно повысились, и первым удачным опытом был один из маленьких лакокрасочных заводов. Некогда безвестный «почтоящик», а ныне рассекреченное и даже приватизированное предприятие, этот заводик имел массу совершенно неизвестных на Западе технологических секретов, и продать их удалось за очень даже неплохие деньги.

«А Ной уже напоминает…» – с неохотой подумал Спирский о своем главном заказчике технологических «ноу-хау».

Здесь, на «Микроточмаше», коммерчески любопытной информации было еще больше, чем на том лакокрасочном заводе. И, прежде чем перепродать НИИ заказчику рейда, Петр Петрович намеревался без лишнего шума «снять» эти мало кому известные «сливки». Вот только пока доступ к самым сладким документам был намертво перекрыт пьяным и, похоже, не вполне психически нормальным особистом.

Спирский знал, что добьется своего – раньше или позже. Он стал добиваться своего, как только перестал мечтать. А перестал он мечтать, когда понял главное: Краснов – его настоящий отец – не признает его никогда.

Понимание этого факта пришло к нему, когда вдруг приоткрылась завеса над прошлым семьи. Это была «темная история» из «темных времен», и главное, что сумел подслушать Петя из разговоров бабушки и прабабушки: и дед, и прадед когда-то кем-то были «взяты», куда-то «увезены» и где-то «сгинули». А бабушка и прабабушка, спасая себя от похожей судьбы, подписали какие-то бумаги о том, что знать своих мужей больше не хотят. Петя попытался узнать чуть больше, и женщины мгновенно замкнулись, а когда он спросил об этом у дяди Лени, тот просто испугался.

Лишь спустя много лет Петя узнает, что родство с репрессированным никогда не приветствовалось в судейской касте – даже в мягкие хрущевские времена. Вероятно, из профессиональной осторожности. А тогда он понял основное: правды не дождаться – даже от своих.