Глория Му - Вернуться по следам

Конь все еще гневался, но человек сидел на неоседланной лошади легко и вольготно, словно это было самое удобное место в мире. Он что-то крикнул, и конь рванул к воротам, послушно побежал к манежу, но там снова стал буянить и брыкаться.

Человек сидел как влитой, словно они с лошадью были одним неделимым существом, и, хотя конь ярился под ним, почему-то стало ясно, что он вовсе не собирается сбрасывать всадника, это просто такой балет-рассказ – как ему, жеребцу, было плохо в коневозке, как страшно, как там неприятно пахло соляркой, ну и главное – там было тесно, тесно, тесно, и почему он, человек, это допустил? Конь изливал гнев и жалобы, но не в словах, а в пластике, и человек отвечал ему так же. Мы все завороженно смотрели на этот танец, и, когда жеребец высказался, пошел сначала галопом, а потом рысью, по-петушиному распустив хвост по ветру, мы прямо заныли хором, такая это была красота.

– Как его зовут? – спросил Пашка у Геши, который тоже стоял и смотрел на красоту.

– Омар Оскарович Бабаев. Он теперь вас тренировать будет.

– Коня как зовут?

– А. Баядер его зовут.

– Баядер… – эхом повторил Пашка, и стало ясно, что он пропал, что никогда он больше не назовет клоуном человека, владеющего таким сокровищем, а будет чистить ему сапоги, и подбирать крошки с его стола, и ловить каждое слово.

Омар Оскарович тем временем шел к нам по двору, ведя за собой Баядера, мирного и спокойного, словно это не он выкидывал только что немыслимые коленца в манеже.

Геша засуетился:

– Знакомьтесь, знакомьтесь… Это Дж… Иван, Гена и Маринка, конюхи наши… Вот детки, – он подпихнул нас вперед, словно цыплят, – Дениска вот, Паня, Глоша и Юличка…

Бабаев молча разглядывал нас всех. Взгляд у него был нехороший, жуткий – черные, пустые, словно беззвездное небо, глаза, радужка и зрачок сливаются по цвету, и от этого кажется, будто смотришь в ружейные дула, из которых вот-вот полыхнет смертью. Мы все ошиблись, нисколько не был он смешным, этот нелепо одетый человек, а был он темным, холодным и страшным, как зимняя ночь в лесу.

– Это вся группа? – спросил он.

– Так да, – пожал плечами Геша, – разбежались остальные. Вайнберг с мая не тренирует, а другой тренер… ну, другой тренер… В общем, с мая они не занимаются. Сами тут повторяли кой-чего, а так – никто их не вел.

– Седлайте лошадей, – сказал нам Бабаев. – Хочу посмотреть вас в деле.

Все стояли и молчали как дураки. Юлька онемела от страха, Пашка – от восхищения, а мы с Денисом и не были никогда говорунами. Не то чтобы мне так уж хотелось первой заговаривать с этим противным типом, но не стоять же столбом, ей-богу, поэтому я, как могла вежливо, сказала:

– Мы работали индивидуальные трюки в седле, групповые на гурте, ну и одиночные – тоже на гурте или вольтижировочном седле. Что вы хотите посмотреть, Омар Оскарович?

Он медленно повернулся ко мне, окинул удивленным взглядом и ответил не сразу – словно к нему с вопросом обратилась лошадь и ему нужно было время, чтобы примириться с этим фактом и решить, стоит ли с ней, лошадью, вообще разговаривать.

– Сначала в седле, по одному, – наконец ответил он, – а потом покажете групповые номера.

Мы потянулись к конюшне, только Пашка задержался рядом с Бабаевым.

– А можно его погладить? – спросил он, указывая на Баядера, который стоял, уткнувшись мордой в плечо хозяину.

– Никогда не трогай этого коня, мальчик, – останешься без руки. И не заставляй меня ждать. Не люблю. – Бабаев жестом отослал Пашку и больше на него не смотрел.

Пашка поплелся за нами.

Я заметила, что Юлька идет как деревянная, на прямых цапельных ногах, догнала ее и сильно ущипнула.

– Ай! Ты что?! – вскрикнула она, потирая бок.

– Просыпайся, Юличка, – ехидно сказала я, – а то идешь как Буратино, сама не видишь куда. А нам работать сейчас.

– Он такой страшный, – заныла мне на ухо Юлька, – такой страшный! И смотрит как Кощей!

– Как бабай, – серьезно поправила я.

– Ой, и правда – бабай, бабайка. – Юлька захихикала.

– Ну ты давай соберись, а то сейчас Тактика перепугаешь до смерти и сама опозоришься на кругу. И чего, что страшный? Всех, что ли, бояться, кто пугает?

Слово «опозоришься» укололо Юльку, она сразу выпрямилась и гордо вскинула подбородок – словно собиралась танцевать фанданго.

– Не беспокойся, я не опозорюсь, – сказала она и двинулась дальше уже нормальной, пружинистой походкой вечной отличницы и гордячки.

Ну и хорошо, подумала я, и сама пошла седлать Зоську. Я-то ничего не боялась, хотя, признаться, Бабаев и мне не понравился – жуткий, надменный тип, пусть и ездит как какой-нибудь античный бог или нубиец. Дед мой считал, что человек прежде всего должен быть вежливым по отношению к другим и что вежливость и высокомерие несовместимы, а папа говорил, что высокомерный человек всегда смешон, но тут я подумала: а если есть повод? Если действительно есть повод задаваться, тогда как? Ведь как он ездит, ах, как он ездит – как птица летает, легко, красиво… А какой у него конь! И как тут не зазнаться?

Я хотела вывести оседланную Зоську, но тут она потянула носом и тревожно заржала. Я выглянула в проход и увидела, что Баядера ведут в угловой, царский денник (оттуда хорошо просматривалась вся конюшня – кто входит, кто выходит, лошади это любят), а он взрыкивает, гарцует и дергает головой.

Дождавшись, пока жеребца проведут, мы с Зоськой вышли и направились к манежу – размяться. Пашка с Денисом уже гоняли там лошадей, смеясь и дурачась, – так было всегда, стоило им оказаться в седле, они становились веселыми, злыми и совершенно сумасшедшими.

У меня тоже начало покалывать в ладонях, как всегда перед выступлением. Словно кровь бежала быстрее, словно меня тоже было две: одна – спокойная, холодная, собранная, другую же распирало от азарта, как бутылку теплого шампанского, вот сейчас вылетит птичка, то есть пробка, и я взорвусь фонтаном искрящихся брызг, а потом, после трюка, останутся только спокойствие и радость – если все получилось, ну или сожаление – если слажала, ошиблась.

Вышла Юлька – светловолосая, стройная, со своим золотым мальчиком в поводу, а следом за ними вышел Бабаев – словно темное облако, омрачившее солнечный день.

Устроившись на ограде манежа, он дал нам знак начинать. Я отметила, что он много разговаривает руками, – видимо, от того же высокомерия, просто не находит нужным тратить на людей слова.

Мы с близнецами подъехали к Юльке, и Пашка, волнуясь, спросил:

– Ну? Кто первый? Ты, Юль?

– Нет, нет! – в страхе ответила она.

– Ладно, я пойду. – Я направила Зоську на круг. – Держите кулаки за нас.

Зоська, почувствовав мое возбуждение, пошла ретиво и бойко, а я в свою очередь чувствовала ее лошадиные силы как свои, мы были готовы показать класс, мы соскучились по настоящей работе – обе.