Игорь Гамаюнов - Свободная ладья

Спустился Виктор ближе к Терешке – и увидел торчащую из сухой травы сизую макушку мощного камня. Неужели – того самого, сейчас ушедшего в землю, а когда-то подпиравшего угол Капитоновой кухни?!

Тут-то и спохватился Виктор: если дом раскатали в 30-х, то даже век ещё не прошёл! И та гражданская распря была ведь совсем недавно. Да, может быть, она ещё длится в нас, не осознающих этого?!

Велел дед Анатолий Виктору, когда к церкви на кладбище придёт, свернуть в левый угол. Виктор свернул. Попетлял меж оград и крестов, остановился в том, дальнем, углу. И – зарябило в глазах от собственной фамилии. Здесь, под стоящими и упавшими уже крестами, помеченными 30-ми годами, с полустёршимися именами, под холмиками без крестов и надгробий лежала почти вся вымершая улица Афанасьевых. Где-то здесь навсегда остались прадед Капитон и прабабка Анисья, упрямо не желавшие вслед за сыновьями и внуками податься в чужие края.

…И только сейчас, летом 79-го, понял Виктор, почему отец сюда не вернулся: он бы здесь изошёл слезами, вспоминая всё то, что сотворили с его многолюдной семьёй, размётанной в 20—30-х годах прошлого века по окраинам великой страны.

Москва, август 1979 г.

Из письма В. Афанасьева А.А. Бессонову:

…Возвращался я из Саратова на поезде. В купе было душно, ночь не спал. И такое чувство – будто мне вернули украденное наследство с большим опозданием, а я не знаю, что с ним делать. Ведь я, может быть, был бы другим, если бы с детства знал свою семейную предысторию. Да и с отцом иначе бы общался. Ну что бы ему однажды сесть со мной рядышком да и рассказать всё с самого начала!..

Кстати, хочу спросить: не было ли у вашей мамы, урождённой Вельегорской, родственников в Саратове? Брат отца Владимир Матвеевич, повествуя о нашем прошлом, вспомнил: мой отец в реальном училище дружил-соперничал с одноклассником по фамилии Вельегорский, и тот в начале Гражданской подбивал его уйти из дома с частями белой армии, причём одним из её полков в тот момент командовал отец этого одноклассника…

Как всё-таки одно с другим связано!.. Приехал, а мне в редакцию звонок из Одессы. Двоюродный брат Павел, хоронивший в Кишинёве моего отца, хочет мне показать какие-то его записи. Говорит, пригодятся для публикации, но почте доверить их не может. Передаст сам, из рук в руки, когда будет в Москве…

Жяман-Кара, Каракалпакская АССР, сентябрь 1979 г.

Из письма А.А. Бессонова В. Афанасьеву:

…Я всегда досадовал и на себя и на твоего отца Семёна Матвеевича из-за того, что мы так ни разу и не решились обсудить все наши разногласия с глазу на глаз. Со всей мужской откровенностью! Возможно, это удержало бы его от известных действий. Да, конечно, время было такое, не располагающее к откровенности. Но вот оно прошло, а ощущение не доведённого до конца дела осталось.

Конечно, именно мне нужно было вызвать его на разговор. Ведь я его первым обидел – вначале своим происхождением, потом своим общением с вами, ребятами, среди которых оказался ты, его сын. Ну и так далее. И была же мысль сделать такой шаг, да столько всего свалилось на мою голову, что был момент – а не оборвать ли ниточку, чтобы дальше клубок не запутывать.

Ну да ты помнишь эту историю, в которой вы, мои мальчишки, помогли мне выкарабкаться из кризиса.

…А теперь по поводу Вельегорских. Поразительно, но, как сказано – бывают странные сближения!.. Или – совпадения?.. В Саратове действительно жил один из маминых братьев – Вельегорский Николай, ставший участником Белого движения. Он потом оказался вместе с сыном (Константином, если не ошибаюсь) за границей, где-то в Сербии.

Точнее ответить не могу. Если очень нужно, попробую спросить маму, живущую в Бухаресте (ей недавно исполнилось 97 лет!), она всё ещё ведёт переписку с родственниками, рассеянными по всей Европе. Но не уверен, что при пересечении границы письмо не подвергнется вымарыванию, если вообще дойдёт.

…Когда к нам приедешь? Кстати, октябрь здесь самый благоприятный месяц – не жарко, охота и рыбалка чудо как хороши.

На третьи сутки поезд остановился у платформы Кзыл-Ординского вокзала, и Виктор сразу увидел среди коренастых смуглолицых людей подтянуто-высокую фигуру в зеленовато-пегой куртке и такого же цвета кепке. Казалось, время не изменило Бессонова – такой же несуетный, всё так же медленно, журавлиным шагом двинулся он к вагону, в дверях которого возник Афанасьев с сумкой на ремне. Только вот загоревшее лицо с глубоко запавшими глазами обрамлено теперь коротко подстриженной белой бородкой алюминиевого оттенка, и, когда обнялись, Виктор, ощутив под руками острые его лопатки, с тревогой подумал: «Очень уж худой, здоров ли?»

– Почему не самолётом?

– Хотел ощутить пространство. Да и земные подробности с поезда виднее.

Они прошли через зал ожидания на привокзальную площадь – там ветер гонял обрывки бумаги и стоял у газетного киоска мотоцикл с коляской.

– С моего транспортного средства эти подробности ещё виднее.

Бессонов оседлал мотоцикл, предварительно надвинув на лоб козырёк кепки, Виктор же погрузился в коляску, утонув в ней вместе с сумкой по грудь. С громким тарахтеньем мчались они по улицам, чувствуя все выбоины и ухабы, мимо типовых пятиэтажек и пыльных скверов, осенённых старыми акациями, и Виктору казалось, что командировочная судьба забросила его не в Среднюю Азию, а в хорошо знакомый молдавский городок Бельцы. Впечатление укрепилось, когда они, оставив мотоцикл у обшарпанного подъезда, поднялись по выщербленным ступенькам на третий этаж и Бессонов открыл дверь своей квартиры с такой же, как в Бельцах, за тысячу вёрст отсюда, планировкой. Бессонов в ответ на его реплику усмехнулся:

– Унификация уже не благо, а бич. Жильцы этой квартиры, с которыми я менялся, приехав в Бельцы, ахнули – тот же коридор, те же комнаты. Да и мебель мы им оставили такую же.

– Всё как в фильме «Ирония судьбы».

– Почти всё, за некоторыми исключениями. В Бельцах за городом холмы, а здесь степь.

Спустя час эта степь, распахнув им свои пространства, словно бы втягивала в себя их рокочущий мотоцикл, бегущий по прямой, как клинок, шоссейной дороге, чьё остриё тонуло в дрожавшем от марева горизонте. Степь щетинилась кустами саксаула, поблёскивала матовыми макушками солончаков. Над ней кружили коршуны, мелькали в бурой, сожжённой летним зноем траве живые столбики – любопытные суслики провожали взглядом транспортное средство Бессонова.

И ещё через час мотоцикл свернул на просёлочную дорогу, вьющуюся в траве двумя белыми колеями, запрыгал на ухабах, сердито взрыкивая и чихая. Прыгали кусты саксаула, солончаки, размытый горизонт с коршуном в белесовато-голубом небе. Наконец Виктор увидел впереди, в низинке, зеленоватый вал высокого кустарника, за ним – камышовую крепь, а поверх неё – внезапный, ослепительно синий изгиб реки.