Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает

Мне эти планы очень помогали жить целый год под солнцем и терпеть временных подружек, которые все до одной были загорелые блондинки и снимались в кино, в мелких эпизодах, а если не снимались, то мечтали сниматься. Иногда я думал: вот странно, все они чем-то напоминают Лилию. Но чаще вообще о них не думал. Тогда я думал только о зиме, о морозе, который единственный может мне помочь. Я уже не очень хорошо помнил, в чём мне должен помочь мороз. Но всё равно мечтал о морозе, как о спасении…

Александра вдруг поймала себя на том, что уже давно не читает, валяется, уставившись в потолок, и вспоминает зимы начала девяностых. Сейчас ей казалось, что все те зимы были на редкость холодными. Может быть, холодными были и не все, но вспоминались именно холодные. И вообще от всего того времени осталось ощущение постоянного холода. Она даже ни одного по-настоящему тёплого лета не помнила, даже летом постоянно мёрзла, а уж зимой — вообще невыносимо. На работу часто приходилось ходить пешком. Во-первых, потому, что общественного транспорта не хватало, а тот, который был, работал через пень-колоду. А во-вторых, потому, что ей было просто жалко тратить последние деньги на транспорт. Вот и приходилось топать по морозу. Были тогда морозы, были. И ещё какие! Людмила тогда нанялась продавцом какой-то ерунды на городском рынке, прилавок с этой ерундой стоял прямо под открытым небом, Людмила надевала на себя всё тёплое, что было, и всё равно постоянно простужалась. А одна зима была такая, что банки с помидорами и с огурцами, оставленные на закрытой веранде, которая считалась тёплой, однажды ночью почти насквозь промёрзли. А ещё в те годы одна зима была — почти неделю держалось минус тридцать, хорошо, что заранее услышали прогноз, успели укутать все деревья в саду соломой и обернуть плёнкой. Но всё равно многие подмёрзли, особенно вишня, весной пришлось срезать сухие ветки. А ведь Москва — намного севернее, там обязательно должно быть холоднее. Правда, тогда она была в Москве всего два раза, и не зимой, а осенью, так что судить о тогдашних московских зимах не могла, но если рассуждать логично, то можно всё же сделать вывод, что и в Москве те зимы были не жаркими. Не Калифорния. И Марк Львович в телефонных разговорах часто говорил, что в Москве холодно, как никогда. Так что все эти концептуальные жалобы на невозможность как следует замёрзнуть — не что иное, как литературный приём, причём, на взгляд Александры, не из самых удачных.

Впрочем, дело вовсе и не в этом. Дело в том, что это страшно раздражает: ведь человек сам выбрал то, о чём мечтал, как сказал Марк Львович, а теперь сам признаётся, что мечтал не об этом. То есть, получается, сам признаётся, что не мечтал, а планировал. С холодной головой. Ну, и при чём тогда все эти страдания, метания и уверения в своём сумасшествии? Похоже, только для того, чтобы замаскировать прискорбный факт наличия холодной головы. Тотальное отсутствие нормальных человеческих эмоций. Наверное, он и сам это подозревает. Поэтому ему и вправду плохо. Таким везде и всюду плохо, несмотря на статус, окружение, природу, погоду и всё остальное. О таких Славкина бабуля говорила: «Пострадать охота, а о чём — не знает». Да это и из текста ясно. В каждой строчке: всё не так, не то, не те, жизнь не сложилась… А собственно о жизни — ни слова. То есть пара-тройка слов есть, но не больше: с женой развёлся, написал сценарий, слетал в Москву в нелётную погоду, обматерил кого-то, улетел, прошёл по магазинам, вернулся в Калифорнию, мечтает о зиме…

Вот интересно, а он сам-то понимает, зачем живёт? Для чего, для кого, кому на радость, во имя каких таких высоких и благородных целей? Во имя ожидания морозов? В той Калифорнии? Ага, концепция. Оригинально, как говорит Максим.

На столике пиликнул телефон. Ну вот, что называется, не поминай Максюху к ночи. Опять он вмиг протелепал её мимолётную мысль о нём. И что же он нам нынче пишет? А, нет, не пишет. Он нынче фотографирует. Посторонних женщин. А фотографии посторонних женщин присылает собственной жене. Оригинально.

Александра как следует рассмотрела фотографию, которую прислал Максим, попыталась догадаться, что бы это могло означать, догадаться так и не сумела и позвонила мужу.

— Ну, что, Шурёнок, одобряешь? — Максим был чрезвычайно доволен, просто чрезвычайно, это было заметно по хвастливому тону. Александра могла бы спорить на что угодно, что сейчас он сидит, вальяжно развалившись в кресле, может быть, даже ноги на стол задрал. — Я её сам выбрал. Сразу. Ты заметила, какая масть? На фотографии не очень видно, но я тебе словами опишу. Такая… вроде золотистая. Вернее — бронзовая. И вся сверкает, особенно под люстрой. Оригинальный цвет, правда?

— Ну, не знаю, чего тут оригинального, — сварливо сказала Александра. — По-моему, обыкновенная крашеная блондинка. Я таких вижу по десять раз на дню. Или по двадцать. Или по сто, я не знаю. Может быть, это одни и те же мелькают, их в толпе не различишь, они все как близнецы.

— Серьезно? — огорчился Максим. Александра могла бы спорить на что угодно, что он снял ноги со стола и выпрямился в кресле, как на троне. — А мне сказали, что таких только две на всю Москву. Но вторая большая, пятьдесят шестого размера, к тому же очень длинная. Зачем тебе длинная? Ты же не любишь. И почему хоть крашеная блондинка? Мне сказали, что это натуральный цвет. Фотография не очень удачная, наверное, трудно разглядеть, а там такие переливы! Надо было со спины сфотографировать, я не догадался. У неё на спине шерсть чуточку темнее, не вся, а такой полоской, сверху вниз, и на плечах тоже потемнее. Не от корней, а вроде бы такой налёт, самые кончики. Я был уверен, что тебе понравится.

— Шерсть на спине темнее — это круто, — не очень уверенно одобрила Александра, начиная догадываться, что они с Максимом говорят о разных вещах. — Таких я, кажется, ещё не видела. А как её зовут?

— Я забыл, — виновато сказал Максим. — Мне говорили, но я уже не помню. Кажется, хорёк.

— Как? — изумилась Александра. — Максим, скажи, пожалуйста, о чём мы говорим?

— Тебе не нравится хорёк? — огорчился Максим. — Я не знал. Но я ведь говорю: точно не запомнил. Может, это не хорёк, а выдра. Я помню, что какое-то ругательное слово. Я ещё удивился, что такой красивый мех, а называется так грубо. Выдра тебе тоже не нравится?

— Я спрашиваю, как зовут девушку, фотографию которой ты мне прислал, — строго сказала Александра.

— Откуда бы мне знать? — удивился Максим. — Я не спрашивал. Я просто подходящую словил у входа в магазин, по-моему, школьница какая-то. Сказал, что надо выбрать шубу жене, попросил её примерить, она согласилась. А зачем тебе её имя?

— Незачем, — согласилась Александра. — Я просто не поняла… э-э-э… зачем ты мне эту фотографию прислал… то есть зачем мне шуба. У меня и так их незнамо сколько. К тому же, грядёт глобальное потепление.