Олег Нестеров - Юбка

– Содом, – покачал головой Георг.

Хьюберт опаздывал. Он эту музыку не жаловал, особенно ее немецкую инкарнацию.

– Лени, ну как тебе все это? – Эрик был самым счастливым. То, как тут выглядели берлинские девушки, и главное, как они двигались, его крайне возбуждало.

– Мне нравится! Особенно ритм. Знаешь, ведь многие немецкие оркестры играют совершенно без всякого понятия о нем. Для них ритм – так, формальность, рамки. Монотонное движение дирижерской палочки.

– А что, ритм – он и есть ритм.

– Эрик, ритм лежит в основе всего: и музыки, и фильма, и жизни! Важно, как его чувствовать и чем мерить. Вам он, кстати, тоже открывает все двери, когда вы в свою нирвану погружаетесь.

– Именно поэтому я за него и отвечаю, – Эрик яростно застучал ладонями по столу.

Лени улыбнулась.

– Нет, дружок. На свете есть другой Ответственный за ритм. Нужно лишь всегда слышать, как бьется его большое сердце. И быть с ним вместе.

– Что-то Бобби наш сегодня молчит, – Эрик посмотрел на Вальтера. – Или, хочешь, сегодня мы будем звать тебя Билли? Тут у всех вымышленные имена. Для Лени я рекомендовал бы Блэки, Микки или Кока.

– Лени, а почему тебя зовут Лени? Это твое настоящее имя? – вдруг спросил Макс.

– По паспорту я Хелена-Берта-Амелия. Но меня всю жизнь зовут Лени. Может, потому, что моя бабушка из России. Мою тетю, например, зовут Оля.

– Если все и дальше так пойдет, тебе придется все-таки стать Хеленой.

– А что случилось? – удивилась Лени.

– Ты ведь сидишь в своей норе и ничего не видишь. Эти вечеринки, – Макс обвел глазами клуб, – наверняка скоро прикроют.

Внезапно он стал серьезен и закурил.

– Я вижу, как с каждым днем режим все больше и больше дает волю своей звериной сути. У меня лично давно есть понимание, что рейх создан для насилия и нацию последовательно начинают организовывать в этом направлении. Неужели вы этого не чувствуете?

Все в этот момент чувствовали явно что-то другое.

– Готовьтесь, нам многое предстоит увидеть, – Макс вздохнул. – Черного, Лени, с каждым днем будет больше. Черные принцы в опереточных мундирах с серебристыми галунами становятся не безобидной берлинской декорацией. Они уже по-настоящему ухватили власть.

– Макс, у тебя паранойя, – сказал Вальтер.

– Паранойя не у меня. И к тому же я не дебил, чтоб со мной говорить тем языком, на котором вещает «Народный радиоприемник 301». [18]

– У тебя есть право его не слушать.

– Зигги! Шахт подал в отставку! Ты хоть понимаешь, что начинается! За ним стоял весь Рур, ведь он договаривался и с Сити, и с Уолл-стрит. Теперь для Германии один путь – изоляция. И война.

– Какая война, что ты мелешь!! Из-за чего? Всего-навсего уволился этот профессор с внешностью из комиксов. Вор твой Шахт. Он в слугах у Монтегю Норманна! [19]

– Шахт был единственный там, наверху, кто постоянно предостерегал Гитлера о том, что любой незначительный конфликт втянет мир в войну. Так говорят. И пока он рулил экономикой, можно было еще на что-то надеяться.

– Говорят, Макс, многое.

– Зигги, это еще не все. Ты хоть знаешь, что в ноябре Гитлер проводил секретное совещание с главными редакторами Berliner Morgenpost и Deutscher Verlag ?

– Ну и что? Эти хоть еще пишут по-человечески, только их и можно читать.

Макс достал какую-то бумажку.

– Гитлер им признался, что лишь «обстоятельства заставляли его в течение десятилетий говорить только о мире», – стал зачитывать он. – «И лишь только подчеркивая волю немцев к миру», он мог «завоевывать пядь за пядью для немецкого народа свободу и давать ему оружие, необходимое для следующего шага». – Макс поднял вверх указательный палец. – Теперь самое интересное: «И теперь подобная пропаганда мира имеет нежелательные стороны – в умах людей может закрепиться, что нынешний режим решил сохранить мир при любых обстоятельствах».

– А что, разве не так? – встревожился Эрик.

– Твой дорогой Гитлер, – Макс почему-то посмотрел на Лени, – сказал, что теперь необходимо «перенастроить народ». И без спешки объяснить ему, что есть вещи, которые, «если их нельзя добиться мирными средствами, должны быть достигнуты силой».

Все замолчали.

– Петушок докукарекается. Недолго ему осталось. Рейхсвер его уже приговорил, – отстучал свои послания Георг, – там это и не особо скрывают теперь, говорят почти в открытую.

– А мне не нравится, что вокруг Берлина выросли эти ужасные казармы, – сказал Эрик. – К чему это все? Еще год назад их ведь не было!

– Дорогой мой, заводы уже производят по пятьсот истребителей в месяц и столько же бомбардировщиков. Нужно же где-то жить тем, кто их делает, – Георг заговорил с ним, как учитель. – В этом году я был на выставке в Автомобильном салоне: на каждые пять военных грузовиков у нас теперь приходится один гражданский автомобиль.

Появился Хьюберт.

– О, я, кажется, пропускаю самое интересное!

– Парни, вас послушать – с ума сойдешь, – нахмурилась Лени. – Здесь самое место, чтоб о политике спорить!

– Идите тогда с Зигги потанцуйте, – Эрик уже выбирал себе жертву на танцполе. – Он места себе не находит целый вечер.

Столики вокруг стояли почти пустые – весь клуб ходил ходуном под зажигательную свинг-обработку «Хорста Весселя». Это была еще одна причина популярности оркестра Тедди Штауфера в Германии. Помимо совсем уже выходящих из-под контроля танцевальных пируэтов, весь зал еще и пел хором. Эффект был неожиданный.

– Танцевальная версия неплохо звучит, – заметил Хьюберт. – Значительно лучше оригинала.

– Ты наверняка за всю свою жизнь не видел столько девичьих трусов, – сочувственно сказал Макс.

– Плесень, – хмуро поставил всему увиденному диагноз Георг.

– В следующий раз можно сходить в отель «Император», – Эрик был доволен реакцией друзей на происходящее. – Там вообще с ума сойдете. Представьте – мужчина в два центнера весом за барабанами, в самом центре сцены, управляет своим оркестром, который скромно сидит по бокам, и при этом сей пончик без конца выбегает вперед, совершая воздушные прыжки и садясь на шпагат. У него и прозвище смешное – Gummiball . [20]

– А как его зовут? – поинтересовалась Лени.

– Курт Видман. Но он хочет взять себе псевдоним Билли Блэкмор. У него есть один номер, под который можно любую соблазнить. Называется Haben sie schön man im Dunkel geküßt? . [21]Они всегда его играют в темноте, и мужчины при этом постоянно кричат, чтобы те сильно не спешили.

– Лени, я привез тебе мебель, – сказал Хьюберт. Он здесь явно мучался.

– Опять? В общей сложности я за этот год практически не спала месяц – разглядывая по ночам все твои варианты. Хьюберт, может быть, сделаем паузу, пока я не закончу фильм?

– Я привез к тебе еще и две картины.