Станислав Буркин - До свидания, Сима

И я верил и не верил ее словам. Когда солнце скрылось, с моря начало тянуть холодком, мы нехотя побрели по неудобному песку обратно на виллу.

Дома у них было святое правило ужинать вместе. Но Мерседес не стала звать Хавьера, приготовила тарелку для Матильды и понесла на подносе в ее комнату. Через минуту они вместе спустились вниз, так как Матильда не хотела ужинать в одиночестве. Мне было страшно на нее смотреть, но когда я невольно на нее посматривал, вид у нее был совсем обычный. Как всегда, она прятала глаза, и только на этот раз на смуглых щеках у нее появился четкий багровый румянец.

Вдруг она жестом попросила у меня перец, и я слишком резко передал ей перечницу.

— Грациас, — чуть слышно сказала она, и мы продолжили ужин в молчании.

Мерседес не выдержала этой тишины, встала и включила пультом большой телевизор на стене, где весело забегали Том и Джерри. Матильда тут же нашла куда девать свои глаза и стала, бездумно жуя, смотреть на экран телевизора.

Внезапно появился Хавьер. И мы все с тревогой переглянулись. Он стремительно и молча вышел с кухонным ножом на середину зала, задрал футболку и воткнул себе в голое брюхо большое серебристое лезвие. Это был один из тех благородных ножей, которые вставляются в деревянную подставку. У него было самое большое и самое широкое лезвие из всех кухонных ножей, с тяжелым зеркальным лезвием, которое тихо и звонко хихикает, когда проверяешь остроту подушечкой пальца.

Я подумал, что это как минимум неумно — демонстрировать свое самоубийство перед мирно ужинающими людьми, большинство из которых несовершеннолетние.

Почему я допускаю в такой острый момент такие отступления? Да потому что это не самоубийство на почве раскаяния, а черт знает что! Вонзивший в себя наполовину нож дяденька не упал бездыханный, а завопил отвратительным хриплым голосом и забегал по всему дому, как обезглавленная курица по двору, только еще матерясь и давая ценные инструкции по собственному спасению.

— Кто-нибудь, мать вашу, Мерседес, дайте мне анальгин! — распоряжался он, придерживая воткнутый наполовину нож кончиками пальцев. — Новокаин! Аспирин! Кто-нибудь уже позвонил в реанимацию? Вы все последние сволочи! Облейте меня джином или водкой, иначе случится заражение…

Все мы бегали вокруг него, как дети вокруг Деда Мороза, пытались звонить, обматывать самоубийцу полотенцем, кричали, ловили друг друга за края одежды и отпихивали в сторону.

— Да ляг ты, в конце-то концов, и не двигайся! — оглушительно закричала на Хавьера Мерседес.

— Идиотка, если я лягу, то сразу умру!

— А разве ты не этого хотел?

— Ты бессердечная тварь!

— А я тебя ненавижу!

— Я умираю, а ты продолжаешь быть со мной стервой!

Вот уж точно кто не походил на умирающего, так это Хавьер. Он даже успел посмотреться в зеркало на стене, после чего резко побледнел и на секунду печально задумался. Всего через пару минут с улицы раздалась сирена, кутерьма в доме притихла, и Хавьер, не веря фантастической удаче, побежал встречать «Неотложку» на улицу. Я подскочил к окну и словно в идиотском сне, увидел огромную пожарную машину, с воем медленно подкатывающуюся к воротам виллы, выпрыгивающих из нее пожарных и резво бегущего к ним Хавьера.

Зачем приехали пожарные, я понятия не имел. Может быть, они проезжали мимо и им передали вызов для оказания первой помощи? Как бы там ни было, Хавьера пожарные не смутили, он упал им в ноги и принялся о чем-то молить. Вид у вялых огнеборцев с желтыми касками и болтающимися на груди противогазными масками был смущенный и неприязненный. Наконец один из них связался по рации со «Скорой помощью», а другой открыл ящик-аптечку и занялся спасением пострадавшего, уложил его на носилки и дал подышать кислородом.

Следом примчалась полиция. Женщина-полицейский сказала нам не высовываться из дому, и мы долго сидели у окна и ждали медлившую «Скорую помощь».

Всю ночь мы не спали. В доме дежурила та самая женщина из полиции. Мерседес ревела несколько часов напролет, а я сидел на холодном каменном полу у нее под дверью и тоже иногда всхлипывал.

Утром приехал Эцио с букетом мимоз, и строгая женщина в форме, убедившись, что он останется вместо нее, ушла. Потом приехали двое из агентства по обмену детьми и стали уговаривать меня воздержаться «пока что» от звонков родителям. «Ведь они могут сильно разволноваться, и случится большой скандал. Ты тут под присмотром, и все уже в порядке». Я сказал им, что не хочу оставлять Мерседес и Матильду, поэтому они могут меня ни в чем не убеждать, я и сам ничего не скажу родителям ни сейчас, ни после. И они с наигранными оханьями и аханьями уехали. Эцио дозвонился на бабушкин мобильный номер и уговорил ее перебраться из больницы, где она дежурила у палаты Хавьера, в дом, так как ему нужно было спешить по делам. И он тоже уехал. На какое-то время мы остались одни.

Младшенькая вела себя как-то отрешенно и, словно войдя во вкус со вчерашнего вечера, только и делала, что смотрела мультики. А вот старшая металась по дому, пила какие-то таблетки, кому-то звонила и собирала в бархатный рюкзачок вещи, косметику в основном. Когда я понял, что она уезжает, я так разволновался, что готов был упасть ей в ноги, только чтобы она меня не бросала.

— Я поеду с тобой.

— Еще чего! — сказала она недружелюбно.

Я вспыхнул:

— Нет, поеду!

— Нет, не поедешь! — уперла она кулаки в талию и топнула.

— А я тебе говорю, что поеду, или обо всем расскажу Мигуэле.

— Это твое последнее слово? — спросила она, прищурившись, после паузы.

— Да.

— Значит, самое последнее! — прорычала она и бросилась как пантера, избила меня, хлопнула дверью и мягко зачастила в кроссовках вниз по лестнице. Я побросал кое-какие вещицы в школьный Матильдин рюкзак и побежал догонять ее.

Когда мы, не останавливаясь, пролетели границу на автобусе «Евролайнс» из Жироны, уже было совсем темно, и мне было обидно, что я не могу лицезреть пейзажей благословенной Франции. Я только видел яркие фонари шоссе и чернильные силуэты гор.

Мерседес всю дорогу спала у меня на груди, подобрав ноги и мастерски скрючившись на наших сиденьях. Потом в три часа ночи автобус остановился возле какой-то специально оборудованной для постоя станции, и водитель-испанец в приказном порядке сказал всем выйти из автобуса.

Я начал будить Мерседес, но она меня отругала и сказала, что ни за что не встанет с места. Но пришел водитель и очень грубо начал ее выгонять из автобуса. Тогда она его тоже обругала на чем свет стоит, и мы выбрались в ночную зябкую Францию.

Она пошла в круглосуточный магазин, чтобы купить воды и план столицы, а я отправился в туалет. Первым, что я прочитал во Франции, была романтическая надпись на писсуаре, сделанная сиреневым маркером по-русски: «Миша по дороге в Париж».