Питер Мейл - Хороший год

— Выглядишь потрясающе! — непроизвольно воскликнул Макс.

— Что? — прозвучал в трубке озадаченный голос Чарли.

— Да не ты, Чарли. Потом скажу, это довольно длинная история.

— У тебя там телка, что ли? Телку, значит, себе завел. Ах ты, ублюдок.

Жилище Русселя поразило Макса. Он предполагал увидеть скопление ветхих деревенских построек, а подъехав, увидел типичную для Прованса усадьбу. Правда, эта гасиенда была построена из бетона — того шероховатого розового бетона, который не поддается ни времени, ни непогодам, оставаясь неизменно шероховатым и розовым. Дом поражал размерами — массивный двухэтажный куб с длинными низкими крыльями по бокам. Невысокая лестница вела на огромную, устланную кафелем террасу. Перед домом — красивый, ухоженный сад; а кованого железа сколько! Тут и решетки для вьющихся растений, и ворота, и ограда с причудливыми завитушками — хватило бы на целый выставочный зал. Выходит, этот крестьянин, разъезжающий на допотопном тракторе, живет дай бог всякому.

Хозяин сидел на террасе, прижав к уху мобильный телефон, лицо у него было угрюмым. При виде поднимающихся по ступенькам гостей он быстро завершил разговор и, расплывшись в улыбке, пошел им навстречу. Сегодня Руссель был en tenue de soirée [113] В вечернем костюме (фр.). — черные брюки, свежая белая рубашка и черный жилет; ну просто Ив Монтан, готовый выскочить на сцену. И только полоска незагоревшей кожи на лбу выдавала в нем человека, который большую часть жизни проводит среди лоз, прикрывая голову кепкой.

— Месье Макс! Мадемуазель! Добро пожаловать!

Наряд Кристи ему явно пришелся по вкусу; с подчеркнутой галантностью он надолго склонился к руке гостьи, исподтишка с удовольствием оглядывая ее обтянутый платьем бюст.

— Сначала непременно apéro [114] Аперитив (фр.). — нет, прежде покажу вам мое маленькое имение.

Под его предводительством они отправились на зады дома, где за оградой загона их приветствовала дружным визгом и лаем свора грязно-коричневых гончих, извивающихся от восторга. В дальнем конце загона стояло большое дощатое строение в альпийском стиле, щедро украшенное деревянной резьбой; походило оно не столько на псарню, сколько на швейцарское шале.

— Chiens de chasse [115] Охотничьи собаки (фр.). , — объяснил Руссель, хозяйским жестом указывая на свору. — Ждут не дождутся сентября, начала сезона. От них никто не ускользнет — ни кабан, ни бекас, ни куропатка...

— А почтальон? — поинтересовался Макс.

— Вы большой blagueur [116] Шутник (фр.). . — Руссель подмигнул. — Но поглядели бы, как они гонят дичь. Залюбуешься.

От псарни он повел их к окруженному каменной оградой участку идеально возделанной земли: здесь зеленели образцово-показательные грядки овощей, отделенные друг от друга низенькими бордюрами из самшита и ровными, усыпанными гравием дорожками.

— Мой potager [117] Огород (фр.). , — сказал Руссель. — Случилось как-то увидеть фотографии огородов в замке Вилландри. У меня, ясное дело, поскромнее будет. Хотите взглянуть на мои черные помидоры?

Макс с Кристи повосхищались черными помидорами, полюбовались рощицей дубов, под которыми охотно растут трюфели, восторженно повосклицали перед главным предметом гордости и счастья Русселя — изваянным в натуральную величину грозным диким кабаном, le sanglier rose [118] Вепрь розовый (фр.). , из того же ярко-розового бетона, что и хозяйский дом. Все вокруг содержалось в безупречном порядке и, несомненно, стоило немалых денег. Быть может, Руссель получил наследство, думал Макс, или выгодно женился. Скорее всего, второе. Во всяком случае, этакое благоденствие никак с ним не вяжется: вечно одет как огородное пугало, будто в кармане у него ни гроша.

Когда гости отдали должное великолепию сада и огорода, Руссель повел их обратно на террасу — знакомиться с женой. Мадам Руссель оказалась смуглой улыбчивой женщиной с едва заметными усиками и склонностью к ярко-оранжевой бижутерии. Она налила по рюмкам анисовую настойку, все чокнулись, выпили и в наступившем благожелательном молчании стали мысленно подыскивать тему для разговора. Макс похвалил открывающийся с террасы вид, а Кристи, придя в себя после первого в ее жизни знакомства с анисовой настойкой, улыбками и жестами постаралась выразить свое восхищение редкостно колоритными серьгами хозяйки дома.

Тут что-то затарахтело, и на террасе появилась дочь Русселей (копия матери, только поизящней), катившая перед собой пир на колесах — сервировочный столик, уставленный яствами. С одного блюда подмигивала глазками сала колбаса, на другом выстроились в кружок клинья пиццы, рядом — квадратики жареного хлеба с пастой из каперсов, оливок и анчоусов, нарезанные длинными ломтиками сырые овощи и к ним соус из анчоусов, отдельно — зеленые оливки и черные маслины, редис со сливочным маслом и на массивном фаянсовом блюде паштет из дрозда; из макушки паштетного холмика торчал клюв несчастной птицы.

— О! — воскликнул Руссель, потирая руки. — Немножко закусим для аппетиту.

Макс тихонько толкнул Кристи в бок:

— Осторожней, не наедайся сразу.

— А это еще не ужин? — изумилась она, глядя на столик.

— Боюсь, что нет.

Несколько минут раздавались лишь невнятные возгласы восхищения. Мадам Руссель, воспользовавшись заминкой, извинилась и вместе с дочерью удалилась на кухню. Взяв широкий нож, Руссель намазал немного паштета на жареный хлебец и протянул Кристи. С трудом скрывая отвращение, она взяла хлебец и, не сводя глаз с клюва, шепнула Максу:

— Что там еще? Голова? Лапки?

Руссель улыбнулся ей, указал на рот и ободряюще закивал головой.

— Очень хорошо, — сказал он по-английски, стараясь припомнить все, чему набрался от дяди Генри. — Ешь от пуза.

— Клод, я хочу вас кое о чем спросить, — сказал Макс. — Помните виноградник на самом краю дядиного участка, тот, который огорожен каменной стенкой? Я пошел сегодня посмотреть на лозы и обнаружил, что там срезано много кисточек. Зачем их срезать? Я, конечно, не специалист, но мне кажется, это наносит некоторый урон урожаю.

Руссель молчал; он наморщил бело-коричневый лоб и выпятил нижнюю губу, обдумывая ответ. Затем с силой выдохнул, отчего губа затрепетала, и наконец произнес:

— Вам здесь многие скажут, что винограднику страдать положено, но этому несчастному клочку земли уже совсем худо. Там одни камни да пыль... — Он печально покачал головой. — Putain [119] Здесь: Черт подери (фр.). , даже сорнякам там тошно. Если бы я не прореживал грозди, мы вообще не получали бы винограда, одни булавочные головки. Булавочные головки, — повторил он и для вящей наглядности почти вплотную свел большой и указательный пальцы.